Война на два фронта, битва артиллерий и осознание Победы: чем живёт угледарский фронт

Тыловой зоны нет, а фронт - везде

Неладное мы начинаем чувствовать ещё задолго до того, как подъезжаем к прифронтовой зоне. Впрочем, сейчас это понятие совершенно абстрактное, учитывая, что украинские снаряды прилетают абсолютно по всей территории ДНР, вне зависимости от расстояния до передовых позиций. Однако выражение "прифронтовой зоны" прочно укрепилось в головах с периода позиционного противостояния, когда, отъезжая на пару километров от "нуля", можно было чувствовать себя в полной безопасности, а в 10-15, судя по окружающей обстановке, о войне не знали и вовсе. Ну а если необходимо было подчеркнуть тяготы ситуации, журналисту достаточно было надеть бронежилет, и сразу становилось понятно: война.

Теперь же бронежилет я надеваю, едва только выхожу из дома и сажусь в машину. Коллег забираю в Донецке, добираясь туда через Горловку и Ясиноватую, где прилететь может в любое место и в любое мгновение. Потом проезжаю по Макеевке, которая далеко от фронта, но почему-то каждый день под огнём, и через Донецк едем в сторону Волновахи. Из всего этого списка топонимов нет ни одного, который не звучал бы в ежедневной сводке погибших, раненых и разбитого жилья.

По мере приближения к передовым позициям, когда до них остаётся около 20 километров, меня начинает одолевать странное ощущение беспокойства, будто прямо здесь, по этой дороге, мы пробираемся под чьим-то холодным кровожадным взором. Коллеги успокаивают, объясняя, что такое же количество разрушений по обе стороны было и раньше, но теперь оголилось всё за счёт того, что с деревьев опала листва. Кто прав, выяснилось за ближайшим поворотом, где догорал один из разбитых домов в частном секторе. Несколько погибших лежали во дворе, соседние дома были разбиты до основания. И где-то в полях по правую руку раздался ещё один тяжёлый прилёт…

Объяснить, зачем всё это делается, наши бойцы не могут, да и, откровенно говоря, уже не пытаются понимать логику и мотивацию своего врага. За восемь лет неоднократно пришлось убедиться в том, что по ту сторону линии фронта – нелюди. Последователи нацизма уже давно перещеголяли своих учителей в вопросах бесчеловечности и жестокости. И эти удары по условному тылу – наглядное тому подтверждение. На передовых позициях порой чувствуешь себя безопаснее и спокойнее, ибо понимаешь, где свои, где чужие, и чего можно ждать дальше. В тылу – полная неопределённость и ожидание чего угодно в какой угодно момент.

Чем ближе линия фронта, тем меньше людей становится вокруг. Они есть, и это хорошо понятно ночью, когда тут и там загорается робкий огонёк в окнах, но на улицу местное население старается не выходить – именно из-за этого страха в любое мгновение оказаться убитым очередным обстрелом. В последнем же населённом пункте перед позициями и вовсе мёртвая тишина, и только мы пытаемся пробраться по раскисшей дороге.

Грязь достигает решётки радиатора – это при том, что едем мы на большом внедорожнике. Коллеги тревожатся: проедем ли? На мгновение сомневаюсь и сам, но отступать некуда. Включаем полный привод и медленно гребём вперёд. Медленно, но уверенно. И, пока едем, вспоминается 2015-й год, когда в одном из подразделений механик-водитель не сумел правильно сориентироваться, въехав "брюхом" на грязь, а гусеницами повиснув в воде на сутки. Тогда мне впервые пришлось вживую узнать, что даже танки боятся сурового русского бездорожья, которое способно остановить любое наступление. И чужое, и наше.

Война артиллерий

Встретившись с бойцами батальона "Восток", вслед за ними продвигаемся то полями, то лесопосадками, намереваясь прибыть на позицию миномётной батареи. Несколько раз кажется, что останемся здесь же – если не до весны, то, как минимум, до морозов, которые скуют поле и сделают дороги твёрдыми. Впрочем, что их, что наша машина, хоть и тяжело, но продвигаются вперёд. Начинают тревожить другие моменты.

Во-первых, аэроразведка противника. Вражеские "птицы" кружат здесь, по словам наших военнослужащих, регулярно. Это и маленькие коптеры, которые применяют по большей мере для корректировки огня артиллерии, и большие "крылья", которые, собственно, и осуществляют разведку. Попав в поле зрение этого аппарата, уже ничего не стоит попасть и под огонь, а поражать цели, со слов бойцов, нацисты научились с филигранной точностью, где погрешность – в несколько метров. 

Вторая проблема, которая начинает беспокоить нас, – само поле, по которому мы пробираемся. Как выяснилось, никто не имеет ни малейшего понятия, есть ли на нём мины или неразорвавшиеся боеприпасы. Позднее водитель батальонной машины объясняет: в сложившихся условиях он сам себе режиссёр, а если быть точнее – и водитель, и сапёр:

- Поступает задача разместить батарею в заданном квадрате, я ножками, ножками всё это расстояние прохожу, смотрю, потом уже на машине проезжаю туда-обратно. Проложил дорогу – повёз ребят.

В условиях сущего ада из грязи каждая новая поездка – попытка хотя бы одной стороной ехать по не раскатанной ещё части поля, а вместе с тем – и повышение риска подорваться на чём-то, будь это оставленный врагом "подарок" или снаряд, рухнувший в землю и неразорвавшийся, ждущий, когда кто-то неосторожно наедет на него. Каждая поездка, как признаётся солдат, – на свой страх и риск.

К счастью, нам удаётся без приключений добраться до позиции, где нас уже встречают бойцы. Проходит ротация, и новая группа артиллеристов заступает на работу со 120-миллиметровым миномётом. В списке их задач – самые разные функции: и поддержать наше наступление, и вести беспокоящий огонь по противнику, и поражать внезапно возникающие цели, и сдерживать нацистов в случае возможной попытки прорыва. Впрочем, ни о прорыве, ни о наступлении пока говорить не приходится, в том числе всё по тем же причинам.

Наше продвижение на Павловку остановилось, со стороны противника попытки контратаковать тоже угасли. Делать это по асфальтированным дорогам самоубийственно, по раскисшим полям – не меньше. Так, по условиям, продиктованным погодой, война снова приняла позиционный характер, в рамках которого теперь главное сражение – артиллерии.

Тишина, царившая на передовой, быстро сменяется звуками стрелкового боя. На соседних участках дистанция минимальная и позволяет вести стрелковый огонь, к которому быстро подключается артиллерия. Противник не остаётся в долгу, начиная поливать артогнём наши позиции, вынуждая меня провести быструю разведку на предмет наличия укрытий. В этом вопросе, к слову, бойцам "Востока" нужно отдать должное: копать здесь не гнушаются и не ленятся.

Возле миномётной точки – несколько так называемых ячеек – ям метр на метр, вырытых в глубину. В такую можно нырнуть, присев на корточки, и скрыться полностью, в то время как небольшой периметр сводит к минимуму риск прямого попадания. Близость же к огневой точке даёт возможность всему расчёту укрыться сразу же с началом ответного огня, а не бежать к блиндажу. Блиндаж, к слову, тоже имеется, и весьма добротный, выполняющий одновременно и функцию укрытия, и функцию места для отдыха, обогрева и сна. Даже стоя рядом с ним, не сразу замечаю его наличие, пока не упираюсь в ступени, выложенные из ящиков для снарядов, – хорошо замаскировали сверху.

Маскировать и копать, кажется, война научила даже самых ленивых, и в первую очередь – война артиллерий. Час тяжёлой и монотонной работы лопатой в конечном итоге может сохранить жизнь, в то время как за лишнюю минуту отдыха придётся заплатить в лучшем случае здоровьем. Но чаще – жизнью своей и своих товарищей. Здесь нет "персональных" окопов и ячеек, закреплённых за каждым бойцом персонально. На этой позиции ты копаешь для всей роты, а на другой вся рота копает для тебя.

Нацист не дремлет

Кто не шутил на тему того, что в армии заставляют красить траву в зелёный, а бордюры зимой белить, нести круглое и катить квадратное, искать ведро компрессии и проверять давление в колёсах танка? На мой субъективный взгляд, даже за этими, на первый взгляд, кажется, странными задачами стоит немало смысла, заключённого в первую очередь в привычке выполнять те задачи, которые кажутся нам неимоверно бессмысленными или надоедливыми.

Отошедший в сторону на перекур боец возвращается к разбитой среди деревьев кухне-столовой, замаскированной хорошо со всех сторон. В руках у него – окурок, который он покорно несёт к большому мешку, стоящему в углу, и туда же аккуратно кладёт. В общий мешок отправляется любой мусор, вне зависимости, будь это пачка из-под кофе, или же фантик из-под конфеты. И вопрос не в заботе об экологии или личных морально-этических качествах, хотя это тоже важно. Вопрос элементарного выживания.

Рация на груди Юрия, опытного офицера, с которым мы познакомились ещё в период боёв за Мариуполь, оживает. Голос "оттуда" извещает: в небе – "птица", всем быть начеку. Чей-то другой голос уточняет – наша ли? Ему отвечают, что разбираются. Мы продолжаем непринуждённую беседу обо всём, сидя на полевой кухне, несколько бойцов вяжут новую маскировочную сеть, кто-то отошёл в сторону подумать о своём, кто-то занимается фронтовым бытом. Нас всех собирает вновь ожившая рация: "крыло противника, всем укрыться".

С высоты полёта вражеского БЛА на нашей позиции видеть ему нечего. Какие-то чёрные точки, похожие на воронки от прилётов, жухлая трава да пара поваленных деревьев. Через минуту мы слышим странное жужжание, которое списываем на это самое крыло, и вскоре звук затихает, уходя в сторону. Выжидаем ещё минут десять, и только после этого выходим из укрытия.

Вражеская аэроразведка здесь особенно активна. Выискивает любые следы присутствия наших войск, начиная от бойцов, которые снуют на открытой местности, заканчивая явными следами долговременного присутствия: тем самым ярким мусором среди деревьев, разбросанными тут и там упаковками из-под индивидуальных рационов питания, даже банальные окурки, разбросанные по местности, способны выдать позицию.

По словам Юрия, за несколько месяцев спецоперации ситуация с беспилотной авиацией кардинально изменилась. У противника БЛА меньше не стало, как не стал он их использовать реже, но увеличилось количество дронов у нашей армии, в результате чего наладилось и полноценное взаимодействие операторов с теми же миномётными расчётами.

Как отмечают бойцы, активное внедрение беспилотной авиации во взаимодействии с артиллерией серьёзно изменило результативность последней. С одной стороны, отпала необходимость банально рисковать людьми, которые выполняют роль корректировщиков и наводчиков, с другой стороны – появилась возможность в режиме реального времени видеть результаты своей работы, тут же, оперативно, корректируя её, тем самым добиваясь максимального поражения заданных целей. То же самое касается и разведки с воздуха.

Однако, как упомянуто было выше, меньше дронов у врага не стало, и менее активно он себя не ведёт. А потому, как наши коптеры взмывают в небо над врагом, точно так же и нацисты следят за каждым нашим шагом, выводя войну на новый уровень, как действий, так и обеспечения собственной безопасности.

Война на два фронта

Наш миномётный расчёт получает новые координаты. Бойцы бросают все свои текущие дела и устремляются к орудию. Двое выставляют, ещё один, с лопатой, закрепляет орудие на вязкой земле. Четвёртый боец срывает маскировочную сеть и готовит к стрельбе снаряды. Только на первый взгляд всё кажется так легко, в действительности, за мгновение до стрельбы, командир расчёта учитывает каждую деталь: и температуру воздуха, и силу и направление ветра, и влажность, и температуру внутри схрона, где хранились снаряды… В общей сложности всё занимает около двух минут, и к моменту, когда рация вновь оживает, выясняя, готова ли позиция нанести удар, на месте все приготовления выполнены. Осталось ждать приказа.

Голос "оттуда" замолкает, лишь спустя минут пять-семь возвращаясь в эфир и объявляя: зачехляйте орудия, не снимая наводки. Я отправляюсь снова бродить по позиции, по мере возможности, дабы не светиться лишний раз под возможным взором врага. На улице становится всё холоднее, и один из бойцов приглашает греться в блиндаж. Близ печки, распространяющей уютное тепло, быстро начинает клонить в сон, и я прямо в броне проваливаюсь в забытье.

Будит меня странный шорох в ногах и тонкие голоски, которые, кажется, обсуждают, что первым откусить мне: нос или мочки уха. Подорвавшись, выскакиваю из блиндажа, где бойцы успокаивают: это мыши, и с ними здесь – отдельная война, не менее тяжёлая и страшная, нежели с нацистами. Неубранные поля с зерном стали катализатором к демографическому взрыву популяции грызунов, и теперь полчища хвостатых атакуют позиции. Пожирают всё, что способны "заточить", начиная от продуктов, заканчивая чехлами на бронежилетах, разгрузками и личным снаряжением.

Мне часто приходилось видеть, как встречают с надеждой бойца, вернувшегося "из цивилизации", и как он выкладывает на полевой кухне кофе, печенье, конфеты и колбасы всех видов и сортов. Но впервые пришлось увидеть, как столь же трепетно встречают солдата, привёзшего из города крысиный яд.

- Они везде! Броники жрут, у бойца берцы, правда, берцы – полностью сожрали! Дырки такие! Могут и за палец грызануть, и за нос, и за уши! – восклицают солдаты.

Цинки из-под патронов и железные бидоны для пороха – привычные ёмкости для хранения продуктов на фронте, но – снова же – впервые пришлось видеть, как ребята в этом хранят снаряжение. И, словно в подтверждение, во время записи видеоролика мне едва ли не на спину запрыгнула мышь, проскочив дальше по стенке блиндажа и скрывшись среди досок.

- Ничего, скоро яд подействует, - довольно говорит один из солдат.

И кто-то, может, упрекнёт: как так, ведь бесчеловечное отношение к животным! Но реальность на этой именно позиции такова: потерь вещевого имущества от полчищ грызунов оказалось в десятки раз больше, нежели от огневой активности врага. Мыши объявили войну. А значит, война. И в ней, как и с нацистами, не может быть переговоров, потому что понятия переговоров и мирного урегулирования им неведомы. И мышам тоже.

Война везде, и надежда – рядом

Ещё долго мы говорим с бойцами, о событиях локальных и о войне в целом. Военнослужащие признают, что ситуация далеко не так проста, как казалось на первый взгляд, но тут же отмечают: никаких шансов у врага нет. Может, в каких-то аспектах он и имеет преимущество в высотах, в технике или снабжении, но главное – осознание правого дела. А за что воюет Киев – не знают даже приспешники режима.

В то же время каждый из тех ребят, с которыми мы общаемся, демонстрирует глубочайшие, на самом деле, познания истории, культуры, политологии, и даже в международном плане. Они с лёгкостью парируют спорные вопросы по теме Украины, СНГ, Ближнего Востока и Африки, разбивая вдребезги любой тезис вражеской пропаганды о "необразованных орках". И каждый их аргумент в пользу нашей грядущей Победы неоспорим.

Мы ещё долго общаемся на полевой кухне, но команды на открытие огня этому расчёту так и не поступило, а потому с наступлением сумерек фронтовая машина вывозит нас подальше от передовых позиций, где мы возвращаемся в свой автомобиль. Всё так же, без фар, пытаемся отъехать как можно дальше, и только когда начинаем чувствовать себя в относительной безопасности, включаем свет.

Связи нет, мобильного интернета тоже, и даже по спутнику навигатор отказывается показывать дорогу. Едем по памяти, и всё же на одном из поворотов теряемся. Кажется, что в ту сторону надолбы вдоль дороги проезжать не доводилось, а отработавшие перед нами "Грады" вселяют ещё больше тревоги. Возвращаемся к знакомому повороту, где посчастливилось встретить бойцов на "жигуле".

- Братцы, как до Волновахи добраться?

- Торопитесь?

- А что?

- Да я через пару минут сам туда еду, проведу, если что…

По ночи дорогу совершенно не узнать. До выезда из города нас провожает солдат, с которым мы тепло прощаемся, когда наши пути расходятся. Дальше встреченные нами сотрудники ГАИ подсказывают путь на Донецк. Отвожу по домам товарищей, а сам снова возвращаюсь в Горловку. И чем ближе приближаюсь к городу, тем спокойнее становится, несмотря на то, что проезжать приходится снова через авдеевский фронт.

Один поворот, за ним другой… Дорога пуста, и каждая яма, образовавшаяся в результате прилётов вражеских снарядов, уже хорошо знакома и известна. Не сбавляя скорости, вхожу в очередной крутой вираж, и вдруг в последний момент вижу большое дерево, перегородившее всю полосу, видимо, срубленное свежим обстрелом. На уровне интуиции приходится вывернуть руль влево, и тут же тяжело выдыхаю: угадал. Машина смяла колёсами крону, а толстый ствол остался по правую руку. И снова приходится вспомнить: угледарский фронт уже давно позади, но тыла всё не было и нет.

Но вера в лучшее и надежда остаются. Остаются у наших ребят на передовой, которые ждут только приказа и готовы рвать и метать, готовы устремиться вперёд и сминать врага. Остаются надежды у тех, кто живёт под ежедневными обстрелами, но твёрдо знает: Победа будет, и она – за нами.

Четырнадцать часов в бронежилете дают о себе знать. Едва только останавливаюсь под домом, как наваливается весь груз усталости и тяжести фронтовых будней. Наступает тот момент, когда остаётся только сидеть за рулём заглушенной машины не в состоянии даже выйти наружу. Наконец, удаётся сделать это, и по возвращении в дом вдруг встречают меня счастливой, действительно, для Горловки новостью: в кране есть вода, и даже – с хорошим давлением, позволяющим включить колонку и горячую воду.

И это, действительно, вселяет надежду. В лучшее, в светлое будущее, в светлые времена. Но главное – Победа. А тут никаких надежд не нужно – в этом есть твёрдая уверенность. Иначе быть не может. И никаких сомнений – после дня, проведённого на передовой. Да, тяжело, да, сложно, да, непросто, но мы ждали этого восемь лет. И мы наступаем, хоть шаг за шагом, но вперёд, освобождая Родину от нацистов. И освободим. Иначе быть не может!

Текст и фото: Георгий Медведев