Владимир Ладный: Басаев не скрывал — командировка намечается в один конец

Владимир Ладный, многолетний руководитель Южного филиала «Российской газеты» — человек поживший и заслуженный. Прекрасный успешный журналист, не менее успешный управленец, лауреат премии «Медиа-менеджер России» и кавалер ордена Дружбы, отец двух красавиц-дочерей. Всего и на всех направлениях он достигал постепенно, поступательно, без наскока. Но был все-таки в его жизни один зигзаг, который даже сложно оценить знаком «плюс» или «минус». Личный итог — безусловно счастливый, причины и контекст — столь же безусловно трагичны.

Речь о Будённовске.

— Владимир, с чем Вы подошли как журналист к этому роковому дню — 14 июня 1995 года — и как он для Вас складывался?

— К тому времени я в журналистике работал уже больше десяти лет. Лихие девяностые встретил собственным корреспондентом «Комсомольской правды» на Юге России. Юг, надо сказать, и по меркам девяностых был местом особо неспокойным, с постоянными терактами и «горячими точками», и все эти резонансные события были моей работой.

Собственно, и на первой чеченской, которая к лету 1995-го шла уже полгода с лишним, то разгораясь, то затухая, я к тому времени был не раз. Когда узнал о произошедшем, вариантов не было. Получил команду из Москвы, и уже к вечеру был там.

К самому эпицентру драмы я в итоге пробирался на своих двоих, бросив машину на подступах.

— Почему?

— Просто не проехать было — город уже оцепили. Дома разбиты и еще дымятся, на улицах погибшие. Как стало потом известно, боевики вроде хотели ехать дальше, в сторону Москвы, но милиция их остановила. Они вступили в бой, попытались захватить райотдел милиции, потом перешли в центр города и там захватывали в заложники десятки людей, убивали тех, кто сопротивлялся, и — гнали эту толпу к больнице. А захватить больницу было нетрудно, что там — пара охранников. И в итоге почти две тысячи заложников — врачи, больные, раненые — оказались в их руках.

— 17 июня наши войска пошли на штурм больницы. Почему штурм провалился? Не подготовились? Не хватило сил?

— В пять утра начался этот бой. Штурм, думаю, был нормально подготовлен, и войск подтянулось немеряно, и все-таки он захлебнулся. Представьте — почти две тысячи заложников в качестве живого щита. И десятки их погибли при штурме. Боевики ставили к окнам женщин, многих — с грудными детьми в руках, и стреляли из-за их спин. Загорелись первые две наши боевые машины, открыли огонь из орудий… В общем, мне кажется, взять больницу было невозможно без огромной крови, без убийства огромного количества заложников. Потому и отступили.

— Потери все равно были большие?

— Всего будённовская трагедия принесла более 600 убитых и раненых, материальный ущерб — сто миллиардов неденоминированных рублей.

— После штурма вам удалось попасть в захваченную больницу? И с чем столкнулись там?

— И перед штурмом тоже удалось. Я два раза в нее пробирался. Картина страшная: в подвале — трупы, куски тел. На других этажах, напротив, лихорадочная борьба за жизнь, оперируют раненых, в родильном отделении принимают роды. Врачи, кстати, держались совершенно замечательно. Например, Вера Васильевна Чепурина, которая до сих руководит хирургическим отделением. Именно она помогла мне проникнуть в больницу первый раз, и когда мы уже подошли к корпусу — нас обстреляли и пуля пробила ей горло. Но ее спасли, на скорую руку прооперировали, и уже через несколько дней она сама проводила операции. Или Пётр Петрович Костюченко, ушедший от нас буквально на днях, но работавший буквально до последнего вздоха.

Вот такие удивительные люди, удивительные сюжеты и повороты, помноженные на самое большое в истории человечества количество заложников — делают будённовскую историю поистине голливудской. Хотя, конечно, не из светлых и радостных жанров «фабрики грёз».

В итоге Басаев дал даже импровизированную пресс-конференцию, и нас отпустили.

— До поры до времени.

— Да. После штурма сложилась ситуация, которую в шахматах называют «патом». Нашим на новый штурм, с учетом итогов и резонанса первого, не пойти. Но и боевикам из больницы некуда деваться. Не под землю же. Там они оказались уже потом.

В итоге главарь боевиков Шамиль Басаев и премьер-министр России Виктор Черномырдин договорились: боевики выпустят всех заложников и оставят менее полутора сотен — по количеству оставшихся в живых боевиков — если в число этих заложников войдут журналисты известных изданий и депутаты Госдумы. После этого боевики уходят по «зеленому коридору» в Чечню, где отпускают «попутчиков» восвояси.

— Вы сами вызвались идти?

— Конечно, журналистов не заставляли. Но как было не пойти? Человеку 2020-го года сложно представить, но знаете, каким тиражом выходила бумажная версия «Комсомольской правды», когда я начинал в ней работать? Число как нынешний год, только нули не там. Двадцать два миллиона экземпляров! Это сейчас и представить сложно. Когда пишешь для такого огромного количества людей — чувствуешь дикую ответственность.

— Вас к Басаеву проводили военные?

— Только показали, в какую сторону идти. А на прощание подсунули мигом ставшую знаменитой расписку — мол, добровольно присоединяюсь к бандитскому отряду Басаева, с полным осознанием возможных последствий. Чтобы, когда по пути боевиков вместе с нами уничтожат, претензий к военным и силовикам было поменьше.

Басаев оптимизма, мягко говоря, не прибавил: «Я ж понимаю, что никакие вы не журналисты, а переодетые спецслужбисты». Нет, отвечаю, журналист. Потребовал показать командировочное удостоверение. Показал. Он, изучив, ухмыльнулся, поставил в нем дату убытия, шлепнул печать с надписью «разведывательно-диверсионный батальон» и изображением лежащего в круге волка.

Я спрашиваю: «А дата прибытия?».

«Сам должен понимать — дорога в один конец».

— Понимали?

— Конечно. Нас погрузили в семь «Икарусов», у каждого окна сидел заложник, рядом его «напарник»-боевик. Замыкал колонну грузовик-холодильник с трупами боевиков, погибших раньше. И поехали.

Теперь известно, что было выбрано несколько потенциальных мест атаки на колонну, и практически все к этой атаке приготовлено. Но исполнители боялись, к счастью, взять на себя ответственность. Потом писали, что вертолетчикам вроде бы даже поступил приказ начинать обстрел. Но командир потребовал оформить приказ письменно. Призывавшие, понятно, не оформили.

Мы в автобусах всего этого не знали, просто видели «вертушки» над головой, перекрывавшие дорогу БТРы, всю ночь — осветительные ракеты. Окна боевики закрыли — ждали, что пустят газ. И ни на секунду не выпускали из рук автоматы, пулеметы, гранатометы: были уверены, что штурма не избежать. Поэтому каждая минута проживалась как последняя.

— О чем думалось в эти предпоследние минуты?

— Обо всем. У меня ж дочке на тот момент было пять месяцев. Понимал, что у меня один шанс из ста увидеть, как она взрослеет.

Думал еще — лишь бы не остаться инвалидом. Я много бывал на Западе — там инвалиды могут вести полноценную жизнь, им для этого создана комфортная среда обитания. А у нас — в девяностые-то… Маленький штрих — в будённовской больнице лучшие медикаменты были не у наших врачей, а у медсестры боевиков, Бэлы.

— Вы, журналисты, больше других заложников, наверное, понимали, что атака на колонну почти неизбежна?

— Конечно. На днях общался с Наташей Медведевой, талантливым и бесстрашным фотокором, это была единственная женщина из заложников-журналистов, и единственная, кто смог вести съемку изнутри автобуса. Она была ранена в голову осколком во время штурма больницы, отказалась от лечения и так, в бинтах, пошла в заложники, тоже добровольно. Ее военные предупредили: как автобусы из города выедут — начнется штурм. А она все думала: я ж уже раненая, может в меня не попадут, снаряд же в одну воронку два раза не должен… Теперь рассказывает: «отходняк» начался только через три дня, когда по приглашению французского СМИ летела в Париж — четыре часа летела и плакала. А когда в городе-празднике посмотрела в зеркало — увидела, в свои 30 с небольшим, что поседела.

— Можно ли сказать, что жизнь после того дня разделилась на «до» него и «после»?

— Пожалуй. Я в автобусе много думал в сослагательном наклонении. Вот, мол, если бы я не пошел на это, если бы жил дальше, то смог бы сделать то, успеть туда, побывать там… А в итоге получилось безо всяких «бы». Смог, успел, побывал.

Будто судьба или кто-то сверху дали мне вторую жизнь.

— С боевиками общались во время поездки? Как они с вами обходились? Не возникало пресловутого «стокгольмского синдрома»?

— Обходились они с нами как попало, но ехали-то вместе, и конец ждали один,  волей-неволей разговаривали. Вот и боевик, которого отрядили ко мне в «связку», разговорился. У нас, говорит, по мусульманским законам можно иметь четыре жены, а у меня и одной нет. И не будет. Спрашиваю — почему? Вы же сейчас, считайте, победили, на коне, пусть конь и «Икарус». Нет, отвечает, я ж понимаю, это временно, вас все равно больше, а мы воюем до конца.

У этих людей тоже была храбрость, готовность к самопожертвованию, ощущение правого дела… Но когда ты берешь в заложники мирных людей и выставляешь «живым щитом» беременных и матерей с младенцев — как это оправдать?

— К вашему удивлению, вас, заложников, в горах отпустили живыми и вам удалось вернуться?

— Да, в горном селении Зандак, куда прибыла вся колонна, нам, заложникам, дали один из «Икарусов» и разрешили вернуться назад в Буденновск — в нем в это время шли похороны погибших.

— С тех пор у вас часто берут интервью — даже теперь, спустя столько лет. Не устали от этой темы?

—  Да, давно все сказано. Но вот сейчас рассказываю в очередной раз, и в душе все равно все переворачивается.

И вот что еще заставляет. Сейчас звонила мне продюсер одного из телеканалов, договаривалась об интервью. Я ей говорю: зачем, все и так всем известно. А она: «Кому известно? Вашему поколению. А мне тогда было четыре месяца. Для нас это как Куликовская битва».

Еще одна ровесница моей старшей дочки. Как и те дети, которые рождались под пулями во время штурма больницы. Им всем сегодня по 25.

Наверное, им нужно знать подробности этой трагедии. Если люди будут знать такое — не захотят повторить.

— Последние вопросы — каковы уроки той трагедии? Сейчас многие говорят, что было допущено немало ошибок. Мол, не должен был премьер-министр вести переговоры с бандитом. Мол, не надо было штурмовать, с такими-то жертвами.

— Сейчас легко говорить. А как было не вести переговоры, если столько заложников, если их регулярно выводят группами и расстреливают? А как было при этом не штурмовать, ну хотя бы не попытаться?

Многие заложники в результате штурма погибли. Но с учетом бесчеловечных «оборонительных» действий боевиков потери неизбежны. Вопрос в количественном соотношении жертв и спасенных. На Дубровке вот в 2002-м пустили мощный усыпляющий газ. И все равно ведь было понятно, что он подействует не только на бандитов — кто-то из заложников тоже умрет, кто-то останется инвалидом.

Разумный процент потерь среди заложников любят обсуждать «диванные генералы». И это все правильные термины, и к ним совершенно спокойно принято относиться. Но совсем другое дело, когда сам сидишь среди этих заложников.

К чему приводит неумение предотвратить войну, можно увидеть, глядя на Будённовск. Город ведь не просто потерял 130 человек убитыми. Он сам с тех пор медленно умирает. Упала рождаемость, выросла смертность. Многие люди попали и продолжают попадать в больницу с психическими расстройствами. Уезжают. До сих пор каждый год неуклонно сокращается его население. Это место, над которым не погасло, но померкло солнце.

Терроризм — не самостоятельный феномен, не явление без корней. Это преступный, подлый, подлежащий самый суровому наказанию метод военно-политической борьбы. Так вот, со всей суровостью наказывая подобные методы, хорошо бы на корню и желательно мирными методами пресекать, предотвращать саму борьбу. Люди должны уметь договариваться. Если, конечно, они и вправду люди.

Беседовал главный редактор ИА «Новороссия» Станислав Смагин