Сын полка Николай Имчук: Пока живы свидетели, правду о Великой Отечественной войне скрыть не получится

Николай Константинович Имчук родился в 1930 году на Украине. Детство прошло в детском доме г. Умань. В 1941 г. окончил 4 класса средней школы. В начале Великой Отечественной войны в сложившейся обстановке детдом прекратил свое существование. В июле 1941 г. оказался в составе окруженных частей 6 и 12-ой армий. При прорыве из окружения был ранен. Провел 1,5 года в различных концлагерях. После многомесячного заключения смог бежать из лагеря. С апреля 1942 г. связной группы подпольщиков партизанского отряда имени Кутузова в г. Умань. В начале марта 1944 г. после освобождения г. Умань от немецких захватчиков добровольно вступил в ряды Красной Армии, сын полка. Воевал в составе 328-го гвардейского минометного Краснознаменного Белоцерковского ордена Б.Хмельницкого 2-й ст. полка «Катюш». Прошел боевой путь на 2-м и 3-м Украинских фронтах, освобождая Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию и Австрию. Победу 9 мая 1945г. встретил в Австрии в возрасте 14 лет. Награжден орденом Отечественной войны II ст., медалями «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», тремя благодарностями Верховного главнокомандующего т. Сталина И.В. и юбилейными медалями. Николай Константинович рассказал ИА «Новороссия» основные вехи своего боевого пути и об отношении к современным попыткам переписать историю ВОВ в странах бывшего соцлагеря и на Украине.

ИА «Новороссия»: Как для Вас началась война, каким образом Вы, будучи ребенком, оказались среди военнопленных?

Николай Имчук: Родился я на Украине в городе Умань в 1930 году. Я воспитанник детского дома, до войны успел закончить 4 класса средней школы. Немцы начали бомбить наш город сразу в первый же день. Это было раннее утро, окна у нас в корпусах были открыты. Помню, как услышал голоса: «Диточки, диточки, вставайте, бо началась война». Мы повыскакивали во двор и начали думать, где будем занимать оборону. До этого нам рассказывали, что может быть война, проводили занятия, над детдомом шефствовали военные летчики, мы много с ними общались…

Через день нас собрали в клубе и объявили, что фашистская Германия без предупреждения напала на Советский Союз. Нам сказали, что сейчас выдадут лопаты, и возле каждого корпуса каждая группа будет копать окопы. Только это объявили, и над городом появилась «рама», самолет-разведчик. («Фокке-Вульф» Fw 189 («Рама» (советский жаргонизм), «Flugauge» — нем. «Летающий глаз» — двухмоторный двухбалочный трёхместный тактический разведывательный самолёт. – прим.ред.).  А после этого сразу начали бомбить…

Где-то через неделю было решено детский дом эвакуировать. Эвакуация была намечена пешим строем – 1,2,3,4 класс. Нам пошили мешочки, положили туда кусочек сала, кусочек хлеба, какую-то парадную одежду, которую нельзя было оставлять… Таким образом мы пошли. Мы должны были двигаться в направлении Кировограда к востоку от Умани. Помню, как вышли на дорогу, оказались в большом потоке беженцев – женщины, дети, кто на велосипеде, кто на бричке, с узелками, мешками, много народу было. Конечно, мы двигались медленно, особенно тяжело было малышам-первоклашкам. Но, к сожалению, наша эвакуация не удалась.

ИАН: Почему?

Н.И.: Потому что в этом районе – Умани и близлежащей местности – попали в окружение две наших армии, шестая и 12-я. Под командованием генералов Понеделина и Музыченко. Немцам удалось здесь сосредоточить 22 своих дивизии, которые окружили эти две армии двойным кольцом. И вот Умань и все эти населенные пункты попали в как раз в это окружение. То есть наш маршрут эвакуации был практически бесполезен – мы бы все равно не прошли. Но тогда мы еще об этом не знали.

Немцы уже перерезали шоссе Умань-Кировоград и дальше идти было в общем-то бессмысленно. Нас бомбили каждый день, было много жертв – от детдома осталось половина примерно, кто-то погиб, кто-то разбежался, кого-то взяли местные жители к себе. Подходили бабушки, женщины и спрашивали – можно я этого заберу, а можно этого…

Последнюю бомбежку я помню в каком-то школьном дворе. Был очень сильный авианалет, все вокруг взрывалось, падало – настоящий конец света. Сопровождавший нас учитель кричал, чтобы мы разбегались кто куда может. Я со всех ног побежал в сторону леса. Там через некоторое время я и наткнулся на расположение нашей воинской части.

ИАН: Получается, Вы попали в плен уже с нашими солдатами?

Н.И: Так точно. После того, как я попал к нашим, я подошел к командиру, рассказал о себе, что больше нашего детдома нет и идти мне некуда. Я попросил его взять к себе в войсковую часть. Он согласился, и я остался в качестве связного при командире части.

Мы постоянно пытались вырваться из окружения – никак не удавалось. Натыкались на немцев, завязывались бои, шли дальше… Так мы прибыли в последнее село, где было сосредоточено очень много наших военных, вокруг везде были немцы. В этом селе стояли наши машины, которые были загружены штабным каким-то имуществом, и эти машины должны были вырваться из окружения. Командир части приказал мне сесть в одну из машин, я, конечно, не хотел расставаться с командиром, но сел, потому что приказ я должен был выполнить.

Несколько машин с интервалом на полной скорости должны были вырваться из окружения, но не тут то было. Нашу машину со второго снаряда подбили немцы. Они, оказывается, на окраине села установили орудия такие маленькие 45-тки примерно. Вот из них они прямой наводкой лупили по машинам. Машину нашу подбило, она загорелась, свалилась в кювет. Я пытался выскочить, но боялся подняться, потому что они еще стреляли из автоматов, винтовок. Пока я размышлял от страха, пуля попала в бок машины и пробила мне локоть правой руки. Потекла кровь, и тут я уже окончательно испугался. Я просто свалился мешком через борт и пополз по полю…

Вскоре в поле я наткнулся на овражек, в котором скопилось много наших солдат. Они, в основном, были раненые – кричали, стонали и т.д. Овраг был глубиною метра 2-3. Я услышал, что как стемнеет, мы должны были двигаться в сторону леса. Но опять не сложилось. Вскоре подошли к оврагу немцы, человек 20 с автоматами, гранатами и т.д. Некоторые наши отстреливались, но их было больше, у нас же многие были без оружия. Некоторых тут же расстреляли, остальным приказали выйти из оврага, поднять руки, но из оставшихся почти никто не мог поднять руки, потому что все были ранены, в том числе и я.

У меня был такой довоенный красивый морской капитанский костюмчик, на рукавах были звездочки вышитые, потому что я был первой трубой в детдомовском духовом оркестре, а вообще звездочки до войны носили политработники…  Один из немцев обратил на меня внимание и крикнул: «Ты, маленький комиссар, давай, поднимайся, хенде хох, выходи». И вот таким образом я попал в плен вместе с нашими солдатами.

ИАН: Какое отношение было к пленным со стороны немцев?

Н.И.: Сейчас расскажу все по порядку. Первый лагерь, в который нас поместили, был в селе Подвысокое. Нас поместили в коровник. Там еды никакой не было, дошло до того, что пленные съели всю лебеду вокруг. Подходили местные жители, приносили кто что мог – кусок хлеба, картошину… Немцы разрешали им кидать нам еду, а сами стояли и хохотали, смотрели как «русские свиньи» ловят хлеб…

Тех, кто умирал, выносили из коровника. Раненая рука у меня распухла, стала синеть, поднялась температура. А с нами в плену было много медиков военных – в окружение попали 10 госпиталей. Один из врачей хорошо говорил по-немецки. Он уговорил немцев, чтобы мне вытащили из локтя пулю. Меня забрали практически без сознания. И вот вытащил мне немецкий врач пулю. Когда очухался, он дает мне пулю «на память». Я как швырнул вон этот «сувенир». Операцию, кстати, делали в церкви, перед Господом Богом. Вот почему я и выжил.

Затем нас перевели в большой лагерь, который назывался «Уманская яма» (В немецких донесениях значится под названием Stalag-349 – прим.ред.). Бывший глиняный карьер. В этот лагерь согнали около 50 тысяч военнопленных. Глубина 15 метров, длина километр, ширина 300 метров. До войны там добывали глину, делали кирпичи, а теперь там был лагерь для военнопленных под открытым небом. От солнца скрыться негде, дождь – ногу из глины достать сложно…

Вместо питания немцы сбрасывали в карьер полудохлых худых лошадей. И ставили бочки с баландой, до которых надо было еще добежать… Десятки людей просто были растоптаны. Люди умирали в этой яме по 100-150 человек каждый день. В этих условиях я заболел сыпным тифом, было много вшей… Уже в общем-то потерял даже ориентиры всякие, думал, что уже все, конец. Но чудом мне удалось из этой ямы выбраться.

В лагере закапывали мертвых санитарные команды из числа военнопленных. Меня без сознания такая санитарная команда тоже подняла наверх и поместила в один из бараков. Там в бараках было еще 22 тысячи наших пленных, там я встретил своего командира, который тоже попал в плен.

Затем меня переместили в инфекционный лагерь, где были такие же тифозные – сыпной тиф, брюшной тиф, другие заразы, ранения. В общем, тот был лагерь для кандидатов на тот свет. Но опять меня выходили наши пленные врачи. Благодаря им я там буквально ожил.

ИАН: Как Вам удалось бежать из лагеря к партизанам?

Н.И.: К лагерю подходили местные жители, приносили что-то из еды, но немцы не разрешали подходить близко. Тогда один из врачей, фамилию его я запомнил – Шварц, он прекрасно говорил по-немецки. Так вот он уговорил начальника охраны, чтобы меня выпустили к местным, чтобы я смог забрать то, что приносили люди. Так я периодически и бегал из лагеря к приходящим местным жителям, приносил заключенным хлеб, картошку, кто что давал… А в скорости к лагерю пришли связные партизанского отряда – три учительницы: тетя Ксения, тетя Соня, тетя Маруся. Они меня распросили, потом стали писать записки, в записках указывались адреса, время, маршруты побега из лагеря, я их передавал старшим товарищам. Таким образом завязалась связь с нашими партизанами…

В конце концов мне было приказано бежать из лагеря, дали адрес, где я должен был дождаться освобождения Умани. Тогда я уже выполнял приказ командира группы партизанского отряда, мне даже удалось поджечь два немецких бомбардировщика.

Как только я дождался освобождения, тут же побежал попросился в войска. Меня взяли в состав 328-го Гвардейского минометного полка «Катюш». С этим полком я прошел войну, освобождая Украину, Молдавию, Венгрию, Румынию, Австрию, Чехословакию. Войну закончил в Австрии связным командира батареи, мне было 14 лет.

ИА «Новороссия»: Как Вас принимали жители освобожденных стран, какое отношение было к Красной армии, что вам больше всего запомнилось во время освобождения этих территорий, и как вы оцениваете сегодняшние попытки пересмотра отношения к советским воинам со стороны нынешних властей там стран бывшего соцлагеря?

Н.И.: Мне очень запомнился один маленьких эпизод. Это был какой-то небольшой румынский городишко, не помню, как точно он назывался. Я служил в минометном полку, мы ехали, техника была у нас американская — «студебекеры» (трёхосный грузовой автомобиль фирмы Studebaker Corporation, выпускавшийся с 1941 по 1945 годы. Был самым массовым транспортным средством, поставлявшимся Советскому Союзу по ленд-лизу. Отличался повышенной проходимостью и грузоподъёмностью – прим.ред.).

Наш полк постоянно нигде не дислоцировался, мы все время были в движении, потому что немцы очень охотились за этим оружием. Гвардейский миномет «Катюша» — это было во время войны самое грозное, самое секретное оружие. Поэтому немцы его очень боялись и, конечно, мечтали захватить.  Поэтому мы постоянно после залпа батареи, дивизиона должны были сразу через 15 минут смотаться с этой точки. Переброска была буквально на 50-100 км. И вот я помню этот городишко, который мы освободили. Первое, что запомнилось, — это румыны или цыгане, там очень много цыган в Румынии. Так вот нас встречали два человека, играли на скрипках. Да так хорошо, красиво играли. В одеждах румынских, похожих на наши молдавские – такие белые штаны, как кальсоны, какие-то расписные рубашки, и из баранины безрукавки и шапки. Вот эти два скрипача мне очень запомнились. То есть встречали с музыкой.

Но такого понимания, чтобы там боялись – нет. Потому что, во-первых, были строгие приказы. Я хоть и мальчишкой был, но помню, что нельзя было где-то что-то забрать в доме и так далее. Такого не бывало.

Правда, был такой маленький эпизод, но это скорей детская шалость. После Ясско-Кишиневской операции (стратегическая военная операция Красной армии против нацистской Германии и Румынии во время Великой Отечественной войны с целью разгрома крупной немецко-румынской группировки, прикрывавшей балканское направление, освобождения Молдавии и вывода Румынии из войны – прим.ред.). Тогда много румын воевало против нас. Передние траншеи были румыны. Немцы – на втором эшелоне. Ясско-Кишиневская операция была масштабная, там очень много наших солдат погибло. Так вот вели колонну пленных румын. Впереди шли офицеры, а у одного офицера такой ремень красивый был комсоставский. У меня то солдатский ремешок, а у него комсоставский. Я соскочил со студебекера: «Эй, офицер, давай махнемся ремнями, тебе все равно уже он не нужен, ты в полену, а мне еще воевать». Ну он и поменялся. То есть я не отобрал, а поменялся.

В Венгрии есть такой город Мишкольц. Наш полк там стоял около недели – ремонтировали технику. Поэтому временно там остановились. И там был в этом городе театр оперетты. И они, венгры, написали большими буквами «Ложа для победителей». Венгры написали такой лозунг, поскольку там уже мирная жизнь наладилась, а мы еще и неделю там стояли. Мы хоть и не понимали слов по-венгерски, но музыку ведь понимали. Музыка очень красивая была, нам нравилась. Мы ходили – я старшина, два сержанта, с которыми я дружил. Смотрели спектакли в «ложе для победителей». Вот, пожалуйста.

Дальше в Австрии. Мы в Вене праздновали Победу. Поехали в Венский лес – Штраус там вальсы в свое время сочинял, потом уже я смотрел фильм про Штрауса «Сказки Венского леса». Так мы по этим аллейкам венским на студебекерах и на колясках… Мы выбрали такое место красивое, разместили палатку большую. Нас было человек 15, сверху такая красотища была… Солдаты достали канистру вина, я то не пил, еще мальчишкой был. Но тот день я хорошо запомнил.

Когда брали Вену, был приказ, запрещающий обстреливать город. Ни из «Катюш», ни из тяжелых орудий, чтобы не повредить эти памятники все. Это ж такой красивый город! Я, кстати, был там на 70 лет Победы. От Москвы делегации были во многие страны, в том числе и в Австрию. Ну а поскольку я участвовал в освобождении Австрии, меня направили туда. Так, спустя 70 лет, я снова побывал в Венском лесу. Там сейчас такая большая смотровая площадка. Я уже не узнал ничего, но все равно было очень приятно смотреть на ту самую Вену, которую мы 70 лет назад освобождали.

Так что отношение было нормальное, люди понимали, что мы их освободили от фашизма и так далее. Это я как живой свидетель могу об этом сказать.

Что касается пересмотра результатов войны. Это вообще конечно… Вы знаете, у меня осталась одна мечта, если она осуществиться, я буду считать, что выполнил свой долг. Года два назад наш школьник из Нового Уренгоя каким-то образом приехал в Берлин – кто его посылал, я не знаю. Так вот он в Бундестаге перед депутатами немецкими выступал и рассказывал, как ему стало жалко одного немецкого солдата военнопленного. А мальчик то не знает, что наших солдат в плену погибло порядка четырех миллионов, а всего было взято в плен около 5 миллионов. И он даже не понимал, сколько мы принесли в жертву. И у меня вот эта мечта осталась: приехать в Берлин и попроситься выступить перед депутатами Бундестага и рассказать им, что мне, 11-летнему мальчику, довелось за полтора года пережить в плену. Этого они не знают. И вот это им рассказать, чтобы они поняли разницу в преступлениях… Можно ли пересматривать эти итоги, если мы еще живые свидетели можем рассказать всю правду, как это было на самом деле. Я думаю, что может, Бог даст, будет все спокойно и на следующий год если будет делегация в Берлин, попрошусь… Мне очень хочется это немцам рассказать, чтобы они знали истинную картину и о военнопленных, и о войне.

ИАН: Был ли у Вас опыт столкновения с бандеровцами во время войны?

Н.И.: В моей книге «Один на всех» я описываю эпизод маленький. Мы с командиром догоняли свой полк во время корсунь-шевченковского наступления (Корсунь-Шевченковская наступательная операция войск 1-го и 2-го Украинских фронтов, проведённая 24 января — 17 февраля 1944 года с целью уничтожения корсунь-шевченковской группировки Вермахта – прим.ред.). Передовые части буквально за несколько дней ушли километров на 150 вперед. Нам пришлось догонять свой полк, так как командир задержался в госпитале. И вот он выбирал маршрут не там, где движутся все основные силы, а по сокращенному пути – ему примерно рассказали, где находится полк и как мы можем быстрее его догнать.

Мы пошли по поселку, свернули с главной магистрали и зашли в один двор. Пустой дом, приличный такой. Но внутри никого нет, ни хозяев, никого. Решили сделать остановку. У нас еще один солдат был красноармеец, тоже после госпиталя, тоже догонял свое подразделение. У комбата пистолет, у солдата винтовка, а у меня ничего не было, я еще не был зачислен даже в полк. Ну мы быстренько картошку нашли, растопили печку… Только начали варить, как три всадника въезжают. На лошадях, с автоматами. Я обратил внимание, что одежда была у них странная, какие-то телогрейки непонятные. И они потребовали от командира документы. А он говорит: «Нет, вы сначала предъявите свои – кто вы такие». Он вытащил пистолет, солдат винтовку направил, так они развернулись быстренько и галопом поскакали в сторону леса…

Мы, конечно, быстренько собрались, не стали ждать картошку. А село это было как бы на две части. Одна часть, потом промежуток и вторая часть. Мы во вторую часть села зашли, нашли домик небольшой, там была хозяйка. Дело было к вечеру, и мы заскочили в этот дом быстренько. Хозяйке приказали никому не открывать, никуда не выходить. Через какое-то время, может, час, уже не два или три, а всадников пять проскакали мимо этого домика по центральной дороге – мы в маленькое оконце видели. Но, видимо, они подумали, что мы уже куда-то ушли или уехали. Мы дождались раннего утра – еще солнышко только-только вставало, и покинули это село. На выезде из села увидели, как батюшка запрягал лошадь, у него была такая бричка. Комбат объяснял ему ситуацию, батюшка согласился помочь. Мы поехали, и буквально через 5-10 километров был населенный пункт, в котором и стоял наш полк. Потом уже мы узнали, что в этом районе, оказывается, было очень много бандеровцев. Так что те всадники, скорее всего, были из них. Если бы мы еще чуть-чуть промешкались… Ну и еще я помню, когда уже 9 мая мы отстреляли в воздух за Победу, командир говорил, что остались еще бандеровцы. Которые пока не сдаются, не складывают оружие.

ИАН: Как Вы сегодняшнюю ситуацию на Украине оцениваете и из попытки героизации бандеровцев наравне с ветеранами-фронтовиками?

Н.И.: Ну а как же ее можно оценивать? Во-первых, лично мое мнение. Когда вот был момент, когда наши там в Донбассе наступали, подошли к Мариуполю, и вдруг пришел приказ остановиться, вот это я считаю была ошибка. Надо было брать Мариуполь, сходу брать! Это было бы стратегически правильно. Бандеровцы понимают только силу.

Если почитать историю немецкого фашизма – Гитлера, Розенберга. Они еще до войны мечтали, чтобы Украина, особенно западные ее области, была бы буфером для расчленения России. Я помню сам читал книгу, которую Розенберг миллионным тиражом в свое время выпустил. Там была расписана вся идеология, вся политика, которая должна была бы осуществиться, если бы мы не победили. И вот как раз роль бандеровцев заключалась в том, чтобы как можно активнее способствовать расчленению России на мелкие княжества, еще какие-то государства. Вот сейчас эти замыслы мы как раз и видим на практике. И сейчас, я считаю, что нужно активно помогать освобождению Украины. Не может быть, чтобы не было на Украине никаких сил, которые могли бы народу рассказать истинную сущность этого бандеровского движения. Есть люди, есть! Этот вопрос надо решать, потому что такой очаг фашизма не может существовать долго. Каждый день в Донбассе гибнут люди, каждый день! Я уже не говорю про нарушения перемирий. Мне очень жалко народ, который борется за свою свободу, за жизнь, а эти фашисты обстреливают и уничтожают и т.д. Что-то надо делать. Так не может продолжаться вечно. Тлеющий такой конфликт – это ужасно. Даже морально. Каждый человек думает о семье, о перспективе, а при таких обстоятельствах, о чем он может думать? Он думает лишь бы остаться живым, и чтобы снаряд не попал в его дом. Вот что я думаю. Донбасс бросать нельзя, а вопрос Украины надо решать.

 Беседовал Тихон Гончаров.