Протоиерей Игорь Прекуп: Пора осмыслить уроки истории

Что произошло 100 лет назад в феврале и октябре? Буржуазная, затем пролетарская революции? А может, спустя столетие, уместен взгляд на революционные преобразования, как на единый многолетний процесс? Февраль, думаю, был только началом русской революции, которую легкомысленно и лицемерно поторопились назвать «бескровной» (таковой она была лишь в том смысле, что бунтовщики не пострадали), а Октябрь – ее закономерным этапом, когда большевики совершили государственный переворот, после которого революция продолжилась. 
Гражданская война, коллективизация, репрессии, расширение границ СССР, затем распространение социализма на территорию, освобожденную советскими войсками от фашистской Германии – этапы в ходе которых революция развивалась, распространялась и закрепляла свои позиции, формируя «в отдельно взятой стране» вместо российской нации «новую историческую, социальную и интернациональную общность людей, имеющих единую территорию, экономику, единую по социалистическому содержанию и многообразную по национальным особенностям культуру, федеративное общенародное государство и общую цель — построение коммунизма». Главное дело революции – формирование нового общественного сознания – требовало многолетних усилий, которые, к сожалению, оказались во многом небезуспешными.

Но что же происходило именно 100 лет назад, с чего все началось? А началось все с того, что и революцией-то назвать можно только в контексте последовавших преобразований – с массовых отнюдь не стихийных беспорядков. Они так и остались бы историческим эпизодом, одним из многих, если бы не пошатнулся царский трон… А почему пошатнулся-то? Потому ли, что, как принято было считать в советское время, и как снова начинают поговаривать, все прогнило, народ ненавидел царизм, а сам царь был бездарен и слаб, а его отречение от престола – лишнее тому доказательство?

Разумеется, видеть в произошедшем одни лишь «происки врагов» и только «измену, и трусость, и обман» – по меньшей мере, наивно. Ленинская формула революционной ситуации «верхи не могут – низы не хотят» – вполне точна и это основная причина, происходившего в феврале 1917-го. Другой вопрос, насколько одни не могли по-новому, а другие не хотели по-старому? Так уж ли было неизбежно именно такое развитие событий и только ли поэтому? Только ли ошибки царя, многие из которых были связаны с участием России в Первой мировой войне, были причиной того, что развернулось тогда?

Нас учили всегда, что «у истории нет сослагательного наклонения». У истории как хроники событий – нет. У истории как науки, которая должна учить жизни – есть. Нетрудно представить, что могло бы произойти, если бы царь направил на мятежных необученных петроградских новобранцев остатки своей перемолотой на фронте гвардии. Или, если бы градоначальник Петрограда не ограничивал полномочия конных городовых ударами сабель плашмя (!) при разгоне толпы, среди которой были люди, вооруженные не только всякими железяками, но и бомбами. Или, если бы полицейских не бросали десяток против многотысячной толпы, а, собрав их в полуторатысячный отряд, развязали бы руки для методичной ликвидации мятежа. Или, если бы великий князь Михаил Александрович не отвел от Зимнего дворца верные правительству войска… Почему отвел? А потому, что он был уверен в недопустимости, как он сказал, стрелять в народ из жилища Романовых. Наверное, это и следует понимать под «верхи не могут»? 
Одни Государя обвиняют в слабости и предательстве за его отречение, другие за уши притягивают версию о сфальсифицированности отречения, которого якобы не было. Одни несут чушь о всенародной ненависти к царской семье, другие повторяют легенду о добровольном отказе царской семьи от эвакуации. 

Во-первых, не надо, пусть и широко распространенное, недовольство распропагандированной массы представлять всенародным. Во-вторых, что касается добровольного принятия Креста, то эта добровольность состояла лишь в том, что Крест свой он действительно понес, приняв попущение Божие, как и подобает страстотерпцу, с подлинно христианским смирением, кротостью и незлобием; и он, и его семья, и врач, и некоторые слуги. До конца. Не случайно, после расстрела, среди вещей великих княжон было найдено стихотворение Сергея Бехтеева, которое завершается так:

И, у преддверия могилы, 
Вдохни в уста Твоих рабов 
Нечеловеческие силы 
Молится кротко за врагов!

Но, если бы он мог покинуть Россию, спасая, если не себя, то свою семью, он бы это сделал. К стыду европейских держав, когда Керенский, поняв, что обстановка накаляется и царственным узникам опасно продолжать оставаться в России, попытался предпринять меры по их эвакуации, главы всех европейских держав, кроме кайзера Германии, отказались принять их. Причем особой подлостью отличился двоюродный брат Николая II, Георг V, проявивший опережающую время демократичность и толерантность, мотивировав свой отказ тем, что «английский народ относится к русскому царю как к жестокому угнетателю рабочего класса и поддерживает справедливую борьбу народа за свободу и демократию».

В-третьих, что касается его якобы «предательства». Он не предавал свой народ. Его убедили, что от катастрофы Россию может спасти только передача власти в более решительные, властные руки. Не желая расставаться с сыном, он отрекся в пользу своего брата Михаила… не испросив предварительно его согласия. А тот, видимо, не отдавая себе отчета в недопустимости хотя бы ненадолго оставить Россию без царя, особенно в смутное время, отложил решение этого вопроса до созыва Учредительного Собрания, которое должно было определить, каким быть государственному строю России.

В-четвертых, все аргументы о фальсификации отречения не выдерживают никакой критики. Кроме самого царя Николая II, было достаточно людей в то время, которые опровергли бы ложную информацию.

Факт отречения не вызывал сомнений даже у убежденных монархистов из русских архиереев, которые были достаточно хорошо информированы о происходящем при царском дворе. Например, архиепископ Антоний (Храповицкий) сказал: «Новый Государь (каковым, согласно акту об отречении, стал Михаил. – И.П.) повелел повиноваться Временному правительству, состав которого, возглавляемый кн. Львовым, г. Родзянко, вам известен из газет. С этого момента означенное правительство стало законным в глазах монархистов, то есть повинующихся своим государям русских граждан. <…> Если бы царь наш не отказался от власти и хотя бы томился в темнице, то я бы увещевал стоять за него и умирать за него, но теперь ради послушания ему и его брату мы уже не можем возносить имя его как Всероссийского Государя. От вас зависит, если желаете, устроить снова царскую власть в России, но законным порядком, чрез разумные выборы представителей своих в Учредительное Собрание. А какой это будет законный порядок выборов, о том решат, уже не мы духовные, а Временное Правительство».

Мы видим, что происходившие события, в том числе и формирование Временного правительства, рассматривались тогда именно как временный период в истории государственных преобразований, а вовсе не как уничтожение прежнего государства, и даже не как ниспровержение монархии как таковой. Готовился созыв Учредительного Собрания, которое должно было решить судьбу государственного строя России. Что бы оно ни решило, это было бы законное решение, сохраняющее преемственность власти.

Но в октябре происходит государственный переворот. В отличие от февраля, когда Государя убедили отречься в пользу брата, не посягая ни на монархию, ни на государство даже теоретически, в октябре новые «хозяева жизни» власть берут силой, причем, отобрав ее у законных представителей, они открыто заявляют, что прежней России больше нет. Они строят новую общность, в которой и государственность новая – «отмирающая».
Не надо недооценивать большевиков. Это была отнюдь не кучка полуграмотных авантюристов и бандитов. Да, и авантюризм, и уголовщина были им не чужды, но при этом они были не какие-нибудь мечтатели. У Ленина была довольно стройная политическая теория. Подробно излагать не буду, работы его в свободном доступе. 

Не всякий переворот – революция, и не всякая революция рождает другое государство. Россия знала перевороты, знала и заговоры, и убийства царей и их наследников – в этом смысле ничего нового в пролетарской революции мы не видим. После того, как императора Павла задушили подушкой, Россия осталась прежней. Даже когда французские революционеры королевскую чету убили, изменили политический строй, государство все равно оставалось прежним. Но марксистско-ленинское учение сказало новое слово о государстве как о «продукте и проявлении непримиримости классовых противоречий», а потому «аппарате насилия и угнетения», и, объявив, что «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами», великий Ленин и большевики под его руководством доказали это на практике. 
Отбросив всякие недомолвки, Ленин еще в августе 1917 г. писал, что «пролетариату нужно государство, как особая организация насилия против буржуазии», а такое государство немыслимо «без предварительного уничтожения, без разрушения той государственной машины, которую создала себе буржуазия». Именно так радикально: пролетариат не овладевает машиной буржуазного государства, чтобы приспособить его для решения своих задач, но он ее разрушает и строит на ее руинах «свой, принципиально новый тип государства». Ведь не просто так в «Интернационале» поется:

Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был никем, тот станет всем.

Этот гимн – credo большевизма, его программа. «Комиссары в пыльных шлемах» открыто декларировали свою концепцию, объявляя советское государство не преемствующим исторической России, а выстраиваемым на руинах, в которые они ее превратили. 
И они знали, что говорили и делали. Право для них было пустым звуком, они выше этого. Какое, помилуйте, право, когда речь благе всего человечества?! Не право было положено в фундамент строительства нового государства, а идеология. И, поскольку разрушенное ими государство было по своей основе (вне зависимости, насколько успешно это осуществлялось) православной монархией, значит, надо было под корень извести и монархию, и Русскую Православную Церковь, как государствообразующую.

Физически уничтожить царскую династию труда не составило. Некоторые писатели по историческим вопросам склонны представлять нам екатеринбургскую трагедию, как случайность, недоразумение, самоуправство, никак не согласованное высшим руководством. Но их доводы выглядят крайне неубедительно. В народе, пусть без должной твердости и пыла, но сильны были традиционные представления, в которых монархия была непременной составляющей. Большевики понимали, что, пока жив кто-то из династии, призрак реставрации монархии будет их постоянно преследовать. Смею предположить, что не прояви большевики революционную принципиальность и решительность, разогнав Учредительное Собрание и уничтожив царскую семью, спустя какое-то время, смута, вероятно, завершилась бы восстановлением династии Романовых на троне. Возможно монархия была бы уже не самодержавной, но все же. Однако большевики сумели сделать выводы из уроков истории. В том числе они это проявили и в налаживании системы «очистки», прекрасно понимая, что революция была бы невозможна, если бы прежнее государство не связывало себе руки всякими «буржуазными пережитками» вроде права, гуманности и пр.

Кстати, о «пережитках». Коммунисты положили в основу построения своей «новой общности» принципиально новую этическую теорию. «В каком смысле отрицаем мы мораль, отрицаем нравственность? – риторически вопрошал великий Ленин делегатов III Всероссийского съезда комсомола. – В том смысле, в каком проповедовала ее буржуазия, которая выводила эту нравственность из велений бога… Всякую… нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия, мы отрицаем. <…> Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата» (выделено мной. – И.П.).

Поэтому, когда при Хрущеве впервые заговорили о преступности репрессий и осудили культ личности, это не было осуждением злодеяний коммунизма. Вся печаль эпохи «позднего реабилитивизма» состояла в том, что «не тех расстреляли». В перестройку ходила мрачная шутка, что горбачевские преобразования – это проект КГБ, чтобы выявить подлинных врагов советской власти и на этот раз расстрелять именно «тех, кого следует». Истребление и притеснение духовенства и активных верующих, дворянства, всех инакомыслящих, всех так или иначе пытавшихся противостоять большевистской власти, продолжало (не только в партийной среде, а в широких слоях общества) считаться законным во всех смыслах, ибо это заклятые враги советской власти, как с ними еще можно было? 

Почему так? Да потому, что революция к тому времени победила: «идея овладела массами». Это уже был советский народ, нравственное сознание которого было отрегулировано в соответствии с концепцией, о которой докладывал комсомольцам вождь мирового пролетариата. Как поет Александр Градский:

Будь ты рокер или инок, ты в советской луже вымок.
И пребудешь таковым ты, даже выйдя за порог…

Однако на то и образ Божий в человеке, на то и основные черты этого образа – разумность и свобода воли, на то и Промысел Божий, чтобы человек мог задумываться и отличать добро от зла, выявлять в себе истинное Божие и отделять от него похожее ложное. Это и есть покаяние. А в покаянии крайне важно ни на кого и ни на что не кивать: ни на соблазнителей, ни на якобы непреодолимые обстоятельства. Как только начинаем приплетать пусть и виноватых соблазнителей – все, покаяние насмарку. Вспомним, к чему это привело наших прародителей.
То же касается и осмысления причин русской революции. Кто бы там извне ни был заинтересован, кем и какие бы деньги ни были вложены в революцию, это ничего бы не дало, если бы не было объективной почвы для негодования. За то и ненавидели Столыпина революционеры всевозможных толков, что он своими реформами (а вовсе не «столыпинскими галстуками») планомерно ликвидировал почву для революционной ситуации. Главная беда всегда в том, что происходит внутри государства, внутри общества. Именно духовное и нравственное разложение общества – почва для революционного мятежа. Только тогда и нужны деньги и кадры, которые «решают все». 

Это важно понимать для чистоты покаяния: не кивать на злодеев, предателей и глупцов, не переводить стрелки на ту или иную партию, противопоставляя их друг другу, возлагая вину на одних и оправдывая других, но, во-первых, проявить солидарность со своим обществом (пусть и столетней давности, но своим же) в том, чтобы признать и разделить с ним вину, а во-вторых, трезво проанализировать, в чем состояло заблуждение и грех одних, а в чем – других. Иначе получается совершенно бесплодный спор, когда, сознавая Октябрь началом новой исторической эпохи, одни считают большевиков единственными виновниками гибели Российской Империи, обеляя при этом лидеров Февраля, другие именно последних винят во всех последующих бедах, представляя большевиков этакими спасителями России от полного развала страны и ее оккупации англо-саксами (и такое приходилось читать), а сам октябрьский переворот – естественным следствием февральских преобразований, после которых власть, дескать, «сама упала в руки большевиков». Логика «после, значит, потому что»: та же, как если бы мы стали утверждать, что рассвело, потому что петух прокукарекал.

Господь нам даровал разум и свободу воли не для того, чтобы мы ими гордились или, наоборот, затыкали куда подальше, но, чтобы мы их осуществляли. В том числе и в осмыслении уроков истории.

Протоиерей Игорь Прекуп

Источник

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.