Дороги, руины, бинты и слёзы. Война всеобщая и всеобъемлющая

От мира до войны

На территорию Луганской народной республики заезжаем со стороны Дебальцево. Город, оказавшийся в эпицентре мирового внимания зимой 2015 года, не узнать, как и соседний Углегорск. Никуда не делись остовы разбитых зданий по обе стороны, разрушенные дома частного сектора, посечённые осколками заборы и столбы, но смотрятся они сейчас крайне неуместно на фоне общей обстановки. В воздухе витает что-то совсем иное, что заставляет понимать, что все эти живые свидетельства почти десятилетней давности скоро исчезнут. Останутся другие, более важные, которые должны не допустить повторения трагедии. Но от этих – можно и главное – нужно избавиться.

Большая заправка на выезде из Дебальцево встречает ярко-красной вывеской. Стоят машины, о чём-то переговариваются между собой пара водителей, видимо, выясняя дорогу. Напротив – шиномонтаж, ещё какие-то сервисы. В 2015 году всего этого не было. Вернее, было, но в ином виде. Заправка была разбита полностью, и только лист металла, случайно не оборвавшийся до конца, скрежетал на бесконечном дебальцевском ветру под сводом АЗС, болтаясь над грудой разбитых украинских танков. А шиномонтаж был исписан фломастерами всех цветов – здесь располагалась кухня одной из нацистских позиций, и сюда же, видимо, приезжали все украинские волонтёры, оставляя на стене из плитки автографы. Писали имена, номера телефонов, города, откуда приезжали. Запомнилась одна фраза: «Обязательно вернёмся ещё». Мы с бойцами шутили – может, позвоним, пригласим? Украинская связь тогда работала на любом из операторов. Звонить, естественно, никто не стал.

Со звонками врагу, к слову, история вовсе отдельная. Сегодня в соцсетях масса видеороликов, где украинцы находят у погибших русских солдат телефоны или записные книги с номерами родных и близких, звонят и глумятся, доводя людей до истерики. В Дебальцево наши солдаты тоже звонили родным погибших украинцев. Долго решали, кто это будет делать, потом назначенный человек ещё дольше подбирал слова. Для одних оказалось это смешно – поглумиться. А для других – тяжелейшей ношей, сообщить женщине, что её сын уже никогда не ответит на звонок. Пусть они и враги. Многие из тех, кому приходилось тогда звонить на Украину, до сих пор не хотят вспоминать об этом. Тяжело морально, и ещё тяжелее вспоминать им рыдания матерей. И уж точно не публиковали они этого в интернете.

Теперь мои воспоминания неуместны. Проезжаем новенькую заправку, долго не можем выйти со второстепенной дороги на главную – бесконечная колонна спецтехники и фур со стройматериалами идёт в обе стороны. И машины сами тоже новенькие, как на подбор. Сияют среди туманного и дождливого ноябрьского утра. Наконец, выходим на трассу и мчимся, держа стабильную скорость и руль в одном положении. Ни единой ямы, ни единой кочки на идеальном асфальте с белоснежной разметкой. Объезжать приходится только стройки – возводят новые мосты и добавляют полосы к уже имеющемуся полотну.

Буквально несколько дней назад мне пришлось выехать на территорию Ростовской области. Идеальная трасса, яркие заправки, большие магазины в небольших населённых пунктах. И даже несмотря на то, что происходило это около четырёх утра, всё равно почувствовалось: другая жизнь!

- Знаешь, - говорю я коллеге, - раньше шутил, что дабы покататься, нужно ехать в Ростовскую область. А тут, оказывается, можно просто отъехать от фронта.

И ответ вдруг находится сам по себе. День за днём, месяц за месяцем, а дальше уже – годами: фронт, грязь, окопы, а сменяют их разрушенные дома, тела убитых, кровь больницы и морги. А в качестве отдыха – военторги, склады, продуктовые базы, и снова – на фронт. Другая жизнь есть и здесь. И она возводится и строится прямо сейчас, в эти самые мгновения, и теплится даже в прифронтовых городах. Кто-то говорит: неправильно это. А кто-то считает, что это так и должно. Ведь даже в Сталинграде играла музыка и давали представления театры. Война должна быть всеобщей, но не должна стать всеобъемлющей. И точно так же, на войне, есть место празднику и радости, место зарождению новой жизни, и место восстановлению прежней.

На территории ЛНР ситуация отличается только масштабами. Рабочих, техники и материалов вдоль дорог в разы больше. Объясняется это просто: именно Луганщину освободили полностью раньше, и раньше смогли приступить к восстановлению. Контрнаступление украинских нацистов изменило планы, но в тыловых районах процесс не свернулся.

Мы же тем временем съезжаем с трассы, забираем северо-западнее. Здесь идеального асфальта уже нет, но и былых кратеров, как называют ужасные ямы автомобилисты, тоже. Их засыпали – как временное решение проблемы. Впрочем, и это удовольствие постепенно исчезает. Вместо строительной техники в обе стороны начинает всё чаще и чаще появляться техника военная, вместо рабочих – бойцы, а вместо стройматериалов в длинномерах армейские тягачи везут надолбы.

По обочинам – грязь по пояс. На дороге получше – только по колено. Вы можете представить себе любимый советский фильм о войне, фронтовые дороги и бытность затяжной осени, и это будет картина текущего фронта. Люди, снимавшие это кино, знали не с чужих рассказов, что такое фронт. И вскоре мы уже на фронте. Территориально – нет, но разве есть смысл говорить о границах, когда стоишь в месте, куда без труда добьёт вражеское орудие?

Грязь месят сотни «Уралов» и «КамАЗов» в обе стороны, прут «бобики» и «буханки», лязгает траками техника всех калибров. Кто-то застрял, кого-то вытаскивают, кто-то стоит на обочине и ждёт чего-то, проносятся, не щадя ходовой, «Нивы» и «Жигули» на гражданских номерах ДНР, ЛНР и России. Бойцы тащат на передовую и личные машины, а кто-то за свой счёт покупает именно под эти цели недорогие советские «автопромы», которые не жалко будет потерять. И что удивительно – за всю поездку не встретилось ни одной машины с военными на украинских номерах или вовсе без номеров. А говорят, "мародёры"…

Вскоре дорога упирается в блокпост. Бойцы по большей мере руководят движением – направляют колонны грузовиков с надолбами в нужную сторону, остальные сами знают, куда им. Мы останавливаемся и ждём бойцов, которые должны встретить нас с фронта. Ребятам дарим разноцветные пряники, которые передали волонтёры из России. И эти пряники – как нечто неверное среди общей картины чёрной грязи, серого неба, да тёмно-зелёного цвета форм и проезжающих армейских машин. А ведь ещё полтора часа назад мы ехали по шоссе среди пёстрых заправок…

Новый круг ада

Сравнивать Мариуполь и ту же, к примеру, Попасную – невозможно. Это два ада. Разве может один быть из них меньшим злом? Мариуполь – это расстрелянные многоэтажки, кладбища, оборудованные прямо у подвалов, где прятались люди, и трупы вдоль дорог. Попасная – это мёртвый населённый пункт в принципе.

Мы съезжаем с трассы, продвигаемся по населённым пунктам, встречая на своём пути только разруху. Ни одного – и это не метафора! – дома нет уцелевшего. И речь не о том, как есть дома, разбитые до основания, а есть просто посечённые осколками. Разрушены все! А вокруг – ни одного мирного жителя, ни одного человека, ни одного, кто стоял бы у подвала или разгребал завалы, пытаясь найти хоть что-то.

На подступах к Мариуполю нам довелось пройти немало посёлков побольше и поменьше, но какой бы тяжёлой не была ситуация в тот или иной момент, нам всё равно приходилось встречать свидетельства присутствия жизни. Хотя бы минимальные, хотя бы в деталях. Здесь этого нет от слова совсем, и здесь понимаешь, что такое война.

В памяти всплывают кадры кинохроник, отснятых нашими военными журналистами в период боёв в Чечне. Тогда казалось, при их просмотре, как может быть так, чтобы каркасы домов (не дома даже, но только лишь каркасы их) были не более чем декорациями для театра боевых действий. Зачастую, видя разрушенное жильё, представляешь, каково было хозяевам, как это происходило, выжил ли кто, или похоронен под руинами, какова участь спасшихся, где они сейчас? А теперь воспринимаешь это неживым.

Разве могла теплиться жизнь в этих остовах из бетона и кирпича, на которых не осталось ничего более? Словно в подготовке к битве сюда заранее свозили реквизит. Эти самые руины, расставляли по обочинам сгоревшие автомобили, раскладывали при помощи тяжёлых подъёмных кранов башни от танков, сгоревшие БТРы и БМП. Выставляли по обе руки в десятке метров от дороги каркасы РСЗО, заботливо раскрашивая их, словно металл горел, и выкапывали воронки слева и справа.

На войне, даже самой тяжёлой и жуткой, есть место жизни. И пусть это даже собака, исхудавшая и голодная, с торчащим из-под кожи скелетом, бегает среди развалин. Но ведь она здесь есть! Наша машина прёт по бездорожью, и вдруг мне приходится резко вывернуть руль влево, заставив всех сзади свалиться в кучу: объезжаю труп собаки посреди дороги.

Война прошлась беспощадным катком по этим населённым пунктам. Что-то было повреждено, что-то было разбито и разрушено. Увы, без этого не бывает. Но, в отличие от других направлений, здесь мы можем своими глазами наблюдать последствия того, как Украина пыталась контратаковать, как предпринимала попытки преломить ситуацию и вернуть утраченную линию фронта. И вот уж враг в своём артиллерийском порыве не оставил ни малейшего шанса. Ничему и никому.

 Как здесь с обстановкой сейчас? – спрашиваю я, когда мы подъезжаем к очередному населённому пункту. Отвечают: прилетает время от времени.

Впрочем, и без этого ещё немало предстоит пройти тем, кто остался. А люди остались, как оказалось, вот только совершенно незаметны постороннему глазу. А рация, меж тем, оживает у одного из бойцов. Он отходит в сторону, а через мгновение возвращается: в одном из соседних сёл мирный житель подорвался на «лепестке».

Первых гражданских мы встречаем только после того, как отъезжаем по диагонали от фронта. Двое мужчин и женщина. Расстояние между ними – километров в десять, но застаём их за однотипным занятием: тащат на себе хворост для обогрева домов. На дворе уже ночь, но по обе стороны ни единого огонька, не единого фонарика. И только в нескольких полуразрушенных домах сквозь плёнку вместо стёкол виднеются отблески пламени печей.

Ближайший населённый пункт, в котором нам посчастливилось увидеть и электроэнергию, и освещённые окна, пусть и всего по нескольку на целую многоэтажку, уже достаточно далеко от линии фронта по расстоянию, и тоже относится к числу тех, что были освобождены раньше. Отсюда и из близлежащей округи нацисты бежали сразу, видимо, осознав бессмысленность сопротивления, а потому за всё время пребывания здесь, за всё время движения по дорогам, хоть по центру, хоть по окраинам, не встречаем абсолютно ни одного дома, который был бы разрушен. И это ещё раз подтверждает, что именно Киев, так вопящий о последствиях войны, сам виноват и прилагает наибольшие усилия для того, чтобы сеять вокруг хаос.

Покуда бойцы, которые согласились взять меня с собой в поездке по личным делам, отлучаются, я заглядываю в близлежащий магазин. Ассортимент товара ничем не отличается от любой другой торговой точки, будь это тыл республик, или тыл России. Есть и овощи, и фрукты, и сладости, и колбасы, и сыры, и рыба всех мастей. При этом, сказать, что это предложение без спроса, во всяком случае, на первый взгляд, не получится: приходится даже выстоять очередь. Продавца, к слову, удивить удалось. В голове возник диссонанс: приехал из ДНР, попал в ЛНР, вокруг – Россия.

- А вы российский рубль принимаете? – ошарашиваю я девушку.

Нередко приходится слышать: мы не ощущаем себя частью России, хотя таковой уже стали. И точно так же нередко от самих бойцов можно слышать формулировки «поехали в Россию», «а вот в России» и подобные. Но связано это именно с войной. И чем дальше от линии фронта, тем больше чувствуешь себя действительно частью нашей великой Родины. Не срабатывает это ощущение именно на передовой. Просто потому что это передовая – она сама по себе.

Война продолжается

Под мостом – дорога, на мосту – рельсы. То ли так и было задумано, то ли это уже реалии войны, но в считанных сантиметрах от пропасти обрыва вниз проложены несколько бетонных плит, которые дают возможность пробраться через ленты путей. Там же, где проложена обычная дорога, с трудом пробирается «Урал», ныряя в колоссальных размеров лужу по самый двигатель.

Вслед за «Нивой», которая сопровождает нас, ловко вскакиваем на возвышенность, машина проворно устремляется вперёд, а мне на «буханке» приходится слегка вспотеть. С одной стороны – обрыв, с другой – провал воронки после прилёта 155-го калибра. Тем не менее, протискиваемся, хоть и не без тревоги. Отлучаемся обратно уже на «Ниве», и встреваем в пробку.

Чей-то «УАЗ» наглухо застрял в одной из воронок и не в силах выбраться. Кто-то пытается сдавать назад, стараясь не свалиться в пропасть, кто-то пытается объехать. Наша машина даёт возможность переползти через рельсы, оставляя фронтовую суматоху под дождливым ночным небом позади. Мог ли когда-нибудь подумать, что сам окажусь персонажем книг о Великой Отечественной?

сь день работает авиация. То вертолёты, то самолёты заходят на рабочие дистанции, бомбя врага, и процесс этот здесь серьёзно отличается от того, что приходится видеть на известных участках линии фронта в ДНР. Те же СУшки работают одна за другой, проносясь порой на столь низкой высоте, что кажется, будто поднимешь руку – и можешь ухватить её за хвост, как гигантскую игрушку. Гигантская игрушка, впрочем, несёт смерть нацистам: бьёт по ним, уходит, а затем возвращается снова. На дворе уже тьма кромешная, и вдруг – рокочущий звук нарастает прямо над головой. Первая мысль – HIMARS, а значит, всё, конец.

- Авиация!

На обратном пути снова та же фронтовая грязь вместо дорог, и вдруг свет фар выхватывает табличку на обочине, написанную краской от руки, указывающую, в каком направлении военный госпиталь. Заезжаем туда, передавая гуманитарную помощь, а вокруг десятки бойцов с перебинтованными головами и руками, с замотанными ногами и костылями в руках, а то и без ног и без рук. На входе дежурный, в руках у которого смартфон, а на столе рация, но какие же это мелочи, всего лишь не вписывающиеся в общую картину происходящего. Даже такие детали не мешают понимать, что на дворе наши горячие сороковые.

Нацисты продолжают наступать на одних фронтах, а на других – ложатся тысячами под нашими орудиями. Россия объединяется, поднимаясь в едином порыве. Тут госпитали, тут – девчонки-санитарки, тут совсем мальчишки с пустым взглядом с долгими метрами бинтов на голове, а тут – седые мужчины с густыми бородами, идущие в атаку. Тут гремит авиация, а тут пехота рвётся вперёд, грудью закрывая пулемётные точки. Тут грязь дорог, а здесь слёзы мирных жителей.

Друзья-волонтёры, регулярно помогающие нашим солдатам на передовой Луганского направления, на мои слова про сущий ад в Мариуполе лишь кривились в грустном подобии ухмылки, заявляя, что "сущего ада" я ещё не видел. Верилось в это с трудом, вспоминая всё, с чем пришлось столкнуться в период боёв за южное побережье. Но жизнь предоставила возможность убедиться отчасти в правоте своих товарищей, отчасти в том, что ад тоже бывает разным.

От мира до войны

На территорию Луганской народной республики заезжаем со стороны Дебальцево. Город, оказавшийся в эпицентре мирового внимания зимой 2015 года, не узнать, как и соседний Углегорск. Никуда не делись остовы разбитых зданий по обе стороны, разрушенные дома частного сектора, посечённые осколками заборы и столбы, но смотрятся они сейчас крайне неуместно на фоне общей обстановки. В воздухе витает что-то совсем иное, что заставляет понимать, что все эти живые свидетельства почти десятилетней давности скоро исчезнут. Останутся другие, более важные, которые должны не допустить повторения трагедии. Но от этих – можно и главное – нужно избавиться.

Большая заправка на выезде из Дебальцево встречает ярко-красной вывеской. Стоят машины, о чём-то переговариваются между собой пара водителей, видимо, выясняя дорогу. Напротив – шиномонтаж, ещё какие-то сервисы. В 2015 году всего этого не было. Вернее, было, но в ином виде. Заправка была разбита полностью, и только лист металла, случайно не оборвавшийся до конца, скрежетал на бесконечном дебальцевском ветру под сводом АЗС, болтаясь над грудой разбитых украинских танков. А шиномонтаж был исписан фломастерами всех цветов – здесь располагалась кухня одной из нацистских позиций, и сюда же, видимо, приезжали все украинские волонтёры, оставляя на стене из плитки автографы. Писали имена, номера телефонов, города, откуда приезжали. Запомнилась одна фраза: «Обязательно вернёмся ещё». Мы с бойцами шутили – может, позвоним, пригласим? Украинская связь тогда работала на любом из операторов. Звонить, естественно, никто не стал.

Со звонками врагу, к слову, история вовсе отдельная. Сегодня в соцсетях масса видеороликов, где украинцы находят у погибших русских солдат телефоны или записные книги с номерами родных и близких, звонят и глумятся, доводя людей до истерики. В Дебальцево наши солдаты тоже звонили родным погибших украинцев. Долго решали, кто это будет делать, потом назначенный человек ещё дольше подбирал слова. Для одних оказалось это смешно – поглумиться. А для других – тяжелейшей ношей, сообщить женщине, что её сын уже никогда не ответит на звонок. Пусть они и враги. Многие из тех, кому приходилось тогда звонить на Украину, до сих пор не хотят вспоминать об этом. Тяжело морально, и ещё тяжелее вспоминать им рыдания матерей. И уж точно не публиковали они этого в интернете.

Теперь мои воспоминания неуместны. Проезжаем новенькую заправку, долго не можем выйти со второстепенной дороги на главную – бесконечная колонна спецтехники и фур со стройматериалами идёт в обе стороны. И машины сами тоже новенькие, как на подбор. Сияют среди туманного и дождливого ноябрьского утра. Наконец, выходим на трассу и мчимся, держа стабильную скорость и руль в одном положении. Ни единой ямы, ни единой кочки на идеальном асфальте с белоснежной разметкой. Объезжать приходится только стройки – возводят новые мосты и добавляют полосы к уже имеющемуся полотну.

Буквально несколько дней назад мне пришлось выехать на территорию Ростовской области. Идеальная трасса, яркие заправки, большие магазины в небольших населённых пунктах. И даже несмотря на то, что происходило это около четырёх утра, всё равно почувствовалось: другая жизнь!

- Знаешь, - говорю я коллеге, - раньше шутил, что дабы покататься, нужно ехать в Ростовскую область. А тут, оказывается, можно просто отъехать от фронта.

И ответ вдруг находится сам по себе. День за днём, месяц за месяцем, а дальше уже – годами: фронт, грязь, окопы, а сменяют их разрушенные дома, тела убитых, кровь больницы и морги. А в качестве отдыха – военторги, склады, продуктовые базы, и снова – на фронт. Другая жизнь есть и здесь. И она возводится и строится прямо сейчас, в эти самые мгновения, и теплится даже в прифронтовых городах. Кто-то говорит: неправильно это. А кто-то считает, что это так и должно. Ведь даже в Сталинграде играла музыка и давали представления театры. Война должна быть всеобщей, но не должна стать всеобъемлющей. И точно так же, на войне, есть место празднику и радости, место зарождению новой жизни, и место восстановлению прежней.

На территории ЛНР ситуация отличается только масштабами. Рабочих, техники и материалов вдоль дорог в разы больше. Объясняется это просто: именно Луганщину освободили полностью раньше, и раньше смогли приступить к восстановлению. Контрнаступление украинских нацистов изменило планы, но в тыловых районах процесс не свернулся.

Мы же тем временем съезжаем с трассы, забираем северо-западнее. Здесь идеального асфальта уже нет, но и былых кратеров, как называют ужасные ямы автомобилисты, тоже. Их засыпали – как временное решение проблемы. Впрочем, и это удовольствие постепенно исчезает. Вместо строительной техники в обе стороны начинает всё чаще и чаще появляться техника военная, вместо рабочих – бойцы, а вместо стройматериалов в длинномерах армейские тягачи везут надолбы.

По обочинам – грязь по пояс. На дороге получше – только по колено. Вы можете представить себе любимый советский фильм о войне, фронтовые дороги и бытность затяжной осени, и это будет картина текущего фронта. Люди, снимавшие это кино, знали не с чужих рассказов, что такое фронт. И вскоре мы уже на фронте. Территориально – нет, но разве есть смысл говорить о границах, когда стоишь в месте, куда без труда добьёт вражеское орудие?

Грязь месят сотни «Уралов» и «КамАЗов» в обе стороны, прут «бобики» и «буханки», лязгает траками техника всех калибров. Кто-то застрял, кого-то вытаскивают, кто-то стоит на обочине и ждёт чего-то, проносятся, не щадя ходовой, «Нивы» и «Жигули» на гражданских номерах ДНР, ЛНР и России. Бойцы тащат на передовую и личные машины, а кто-то за свой счёт покупает именно под эти цели недорогие советские «автопромы», которые не жалко будет потерять. И что удивительно – за всю поездку не встретилось ни одной машины с военными на украинских номерах или вовсе без номеров. А говорят, "мародёры"…

Вскоре дорога упирается в блокпост. Бойцы по большей мере руководят движением – направляют колонны грузовиков с надолбами в нужную сторону, остальные сами знают, куда им. Мы останавливаемся и ждём бойцов, которые должны встретить нас с фронта. Ребятам дарим разноцветные пряники, которые передали волонтёры из России. И эти пряники – как нечто неверное среди общей картины чёрной грязи, серого неба, да тёмно-зелёного цвета форм и проезжающих армейских машин. А ведь ещё полтора часа назад мы ехали по шоссе среди пёстрых заправок…

Новый круг ада

Сравнивать Мариуполь и ту же, к примеру, Попасную – невозможно. Это два ада. Разве может один быть из них меньшим злом? Мариуполь – это расстрелянные многоэтажки, кладбища, оборудованные прямо у подвалов, где прятались люди, и трупы вдоль дорог. Попасная – это мёртвый населённый пункт в принципе.

Мы съезжаем с трассы, продвигаемся по населённым пунктам, встречая на своём пути только разруху. Ни одного – и это не метафора! – дома нет уцелевшего. И речь не о том, как есть дома, разбитые до основания, а есть просто посечённые осколками. Разрушены все! А вокруг – ни одного мирного жителя, ни одного человека, ни одного, кто стоял бы у подвала или разгребал завалы, пытаясь найти хоть что-то.

На подступах к Мариуполю нам довелось пройти немало посёлков побольше и поменьше, но какой бы тяжёлой не была ситуация в тот или иной момент, нам всё равно приходилось встречать свидетельства присутствия жизни. Хотя бы минимальные, хотя бы в деталях. Здесь этого нет от слова совсем, и здесь понимаешь, что такое война.

В памяти всплывают кадры кинохроник, отснятых нашими военными журналистами в период боёв в Чечне. Тогда казалось, при их просмотре, как может быть так, чтобы каркасы домов (не дома даже, но только лишь каркасы их) были не более чем декорациями для театра боевых действий. Зачастую, видя разрушенное жильё, представляешь, каково было хозяевам, как это происходило, выжил ли кто, или похоронен под руинами, какова участь спасшихся, где они сейчас? А теперь воспринимаешь это неживым.

Разве могла теплиться жизнь в этих остовах из бетона и кирпича, на которых не осталось ничего более? Словно в подготовке к битве сюда заранее свозили реквизит. Эти самые руины, расставляли по обочинам сгоревшие автомобили, раскладывали при помощи тяжёлых подъёмных кранов башни от танков, сгоревшие БТРы и БМП. Выставляли по обе руки в десятке метров от дороги каркасы РСЗО, заботливо раскрашивая их, словно металл горел, и выкапывали воронки слева и справа.

На войне, даже самой тяжёлой и жуткой, есть место жизни. И пусть это даже собака, исхудавшая и голодная, с торчащим из-под кожи скелетом, бегает среди развалин. Но ведь она здесь есть! Наша машина прёт по бездорожью, и вдруг мне приходится резко вывернуть руль влево, заставив всех сзади свалиться в кучу: объезжаю труп собаки посреди дороги.

Война прошлась беспощадным катком по этим населённым пунктам. Что-то было повреждено, что-то было разбито и разрушено. Увы, без этого не бывает. Но, в отличие от других направлений, здесь мы можем своими глазами наблюдать последствия того, как Украина пыталась контратаковать, как предпринимала попытки преломить ситуацию и вернуть утраченную линию фронта. И вот уж враг в своём артиллерийском порыве не оставил ни малейшего шанса. Ничему и никому.

- Как здесь с обстановкой сейчас? – спрашиваю я, когда мы подъезжаем к очередному населённому пункту. Отвечают: прилетает время от времени.

Впрочем, и без этого ещё немало предстоит пройти тем, кто остался. А люди остались, как оказалось, вот только совершенно незаметны постороннему глазу. А рация, меж тем, оживает у одного из бойцов. Он отходит в сторону, а через мгновение возвращается: в одном из соседних сёл мирный житель подорвался на «лепестке».

Первых гражданских мы встречаем только после того, как отъезжаем по диагонали от фронта. Двое мужчин и женщина. Расстояние между ними – километров в десять, но застаём их за однотипным занятием: тащат на себе хворост для обогрева домов. На дворе уже ночь, но по обе стороны ни единого огонька, не единого фонарика. И только в нескольких полуразрушенных домах сквозь плёнку вместо стёкол виднеются отблески пламени печей.

Ближайший населённый пункт, в котором нам посчастливилось увидеть и электроэнергию, и освещённые окна, пусть и всего по нескольку на целую многоэтажку, уже достаточно далеко от линии фронта по расстоянию, и тоже относится к числу тех, что были освобождены раньше. Отсюда и из близлежащей округи нацисты бежали сразу, видимо, осознав бессмысленность сопротивления, а потому за всё время пребывания здесь, за всё время движения по дорогам, хоть по центру, хоть по окраинам, не встречаем абсолютно ни одного дома, который был бы разрушен. И это ещё раз подтверждает, что именно Киев, так вопящий о последствиях войны, сам виноват и прилагает наибольшие усилия для того, чтобы сеять вокруг хаос.

Покуда бойцы, которые согласились взять меня с собой в поездке по личным делам, отлучаются, я заглядываю в близлежащий магазин. Ассортимент товара ничем не отличается от любой другой торговой точки, будь это тыл республик, или тыл России. Есть и овощи, и фрукты, и сладости, и колбасы, и сыры, и рыба всех мастей. При этом, сказать, что это предложение без спроса, во всяком случае, на первый взгляд, не получится: приходится даже выстоять очередь. Продавца, к слову, удивить удалось. В голове возник диссонанс: приехал из ДНР, попал в ЛНР, вокруг – Россия.

- А вы российский рубль принимаете? – ошарашиваю я девушку.

Нередко приходится слышать: мы не ощущаем себя частью России, хотя таковой уже стали. И точно так же нередко от самих бойцов можно слышать формулировки «поехали в Россию», «а вот в России» и подобные. Но связано это именно с войной. И чем дальше от линии фронта, тем больше чувствуешь себя действительно частью нашей великой Родины. Не срабатывает это ощущение именно на передовой. Просто потому что это передовая – она сама по себе.

Война продолжается

Под мостом – дорога, на мосту – рельсы. То ли так и было задумано, то ли это уже реалии войны, но в считанных сантиметрах от пропасти обрыва вниз проложены несколько бетонных плит, которые дают возможность пробраться через ленты путей. Там же, где проложена обычная дорога, с трудом пробирается «Урал», ныряя в колоссальных размеров лужу по самый двигатель.

Вслед за «Нивой», которая сопровождает нас, ловко вскакиваем на возвышенность, машина проворно устремляется вперёд, а мне на «буханке» приходится слегка вспотеть. С одной стороны – обрыв, с другой – провал воронки после прилёта 155-го калибра. Тем не менее, протискиваемся, хоть и не без тревоги. Отлучаемся обратно уже на «Ниве», и встреваем в пробку.

Чей-то «УАЗ» наглухо застрял в одной из воронок и не в силах выбраться. Кто-то пытается сдавать назад, стараясь не свалиться в пропасть, кто-то пытается объехать. Наша машина даёт возможность переползти через рельсы, оставляя фронтовую суматоху под дождливым ночным небом позади. Мог ли когда-нибудь подумать, что сам окажусь персонажем книг о Великой Отечественной?

Весь день работает авиация. То вертолёты, то самолёты заходят на рабочие дистанции, бомбя врага, и процесс этот здесь серьёзно отличается от того, что приходится видеть на известных участках линии фронта в ДНР. Те же СУшки работают одна за другой, проносясь порой на столь низкой высоте, что кажется, будто поднимешь руку – и можешь ухватить её за хвост, как гигантскую игрушку. Гигантская игрушка, впрочем, несёт смерть нацистам: бьёт по ним, уходит, а затем возвращается снова. На дворе уже тьма кромешная, и вдруг – рокочущий звук нарастает прямо над головой. Первая мысль – HIMARS, а значит, всё, конец.

- Авиация!

На обратном пути снова та же фронтовая грязь вместо дорог, и вдруг свет фар выхватывает табличку на обочине, написанную краской от руки, указывающую, в каком направлении военный госпиталь. Заезжаем туда, передавая гуманитарную помощь, а вокруг десятки бойцов с перебинтованными головами и руками, с замотанными ногами и костылями в руках, а то и без ног и без рук. На входе дежурный, в руках у которого смартфон, а на столе рация, но какие же это мелочи, всего лишь не вписывающиеся в общую картину происходящего. Даже такие детали не мешают понимать, что на дворе наши горячие сороковые.

Нацисты продолжают наступать на одних фронтах, а на других – ложатся тысячами под нашими орудиями. Россия объединяется, поднимаясь в едином порыве. Тут госпитали, тут – девчонки-санитарки, тут совсем мальчишки с пустым взглядом с долгими метрами бинтов на голове, а тут – седые мужчины с густыми бородами, идущие в атаку. Тут гремит авиация, а тут пехота рвётся вперёд, грудью закрывая пулемётные точки. Тут грязь дорог, а здесь слёзы мирных жителей.

Мы всё ещё спорим между собой, 1942-й ли это, когда нам ещё предстоит познать горечь поражений и утрат, или уже 1943, когда мы ударим нацистам со всех фронтов и ринемся в решающую атаку. Но важно пока только одно: осознать, что это наша Великая Отечественная война. В которой мы обязательно победим. Но только вместе.

Текст и фото: Георгий Медведев