Денис Тумаков: Конфликты в Донбассе и Чечне имеют кардинальные отличия

Справка: Денис Тумаков с отличием окончил исторический факультет Ярославского государственного университета имени Демидова, кандидат исторических наук. Работает старшим преподавателем кафедры истории и философии Ярославской медицинской академии. Является автором почти 70 научных трудов. Сфера его научных интересов – социально-политическая и военная история России XX и начала XXI веков.

ИА «Новороссия»: Вы – автор книги «Горячая точка новой России», которая стала одной из немногих, посвященных «первой чеченской войне». Почему вы решили взяться за эту тему, ведь во время событий, описываемых в книге, вы были еще школьником?

Денис Тумаков: Да, Вы правы, в 1994-1996гг., когда шла первая чеченская военная кампания, я учился в 3-5 классах средней общеобразовательной школы, причём в Ярославле. Как вы понимаете, это очень далеко от Северного Кавказа. Последнее сражение, произошедшее непосредственно на нашей территории, – это Ярославский мятеж/восстание июля 1918 года, о котором до сих пор отчаянно спорят местные историки, журналисты и краеведы. Тем не менее, военные события в Чечне затронули и наш регион. В 2005 году была составлена Книга памяти погибших при исполнении служебного долга в Чеченской республике во время обеих войн на её территории. Так вот, в 1994-1996гг. 39 уроженцев нашего края погибли или пропали без вести на Кавказе, а во время второй чеченской войны их было ещё больше. Повторюсь, тогда я был мал и «чеченские» репортажи по ТВ и радио, хотя и запомнились, но ещё не производили неизгладимого впечатления. Собственно, именно бои 1999-2000гг. возродили мой интерес к чеченским войнам. Ежедневно, приходя из школы, смотрел за обедом телерепортажи о штурмах Грозного, Комсомольского, а также о боях в горах республики.

С той поры интерес к войнам в Чечне уже никогда не угасал: обучаясь в университете, я писал курсовые работы, а затем и защитил дипломную в 2007 году, именно по данной тематике. В аспирантуре я работал уже по совсем иной проблематике, она связана с некоторыми аспектами жизни советского тыла во время Великой Отечественной войны, однако мой интерес к Кавказу и в эти годы сохранился. Поэтому в 2013-2017 годах я занимался написанием и изданием упомянутой вами научной монографии, а в настоящее время в свободное время занят книгой о войне 1999 года в Дагестане. Надеюсь, что в начавшемся 2020 году она также увидит свет.

ИА «Новороссия»: Какой главный посыл книги?

Д.Т.: Главный посыл моей книги заключается в том, что войны на российском Северном Кавказе были страшной трагедией, которая ни в коем случае не должна более повторяться. Я не занимаюсь поиском правых и виноватых, не «болею», как на стадионе во время матча, за ту или другую из противоборствующих сторон. Историк категорически не должен этим заниматься. Поэтому в книге и в других публикациях на эту тему я стараюсь показать влияние военных действий на Кавказе на российское общество 1990-х гг., царившие в нём умонастроения по поводу боёв. Любопытно читать данные социологических опросов, проводимых на улицах разных городов, касательно чеченской войны. Там публиковались мнения самых разных людей – от бездомных с московских улиц до крупных коммерсантов или знаменитых артистов. Одновременно я прослеживаю и то, как партии самой разной политической ориентации – от радикальных либералов до радикальных коммунистов или националистов – относились к происходившим в Чечне боям. Одним словом, моя книга ещё и о том, как менялось российское общество в тот сложный период нашей истории.  Книга адресована, прежде всего, молодым людям – бакалаврам и магистрам исторических факультетов, аспирантам, которые события чеченских войн или не помнят, или помнят очень смутно. К сожалению, в глазах многих представителей научного сообщества события 1990-х гг. вообще не являются историческими, так как кажутся им совсем недавними. Между тем идут десятилетия, и эпоха уже давно изменилась. Даже в архивах Ярославской области можно обнаружить некоторое количество интересных для историков документов. Есть мемуары некоторых важных участников, не говоря уже о прессе.

ИА «Новороссия»: Каковы, на ваш взгляд, главные причины военных конфликтов в Чечне и в других горячих точках на постсоветском пространстве? Насколько сыграла свою роль национальная политика советского периода нашей истории?

Д.Т.: Сразу оговорюсь, что я занимался преимущественно военными конфликтами на Северном Кавказе (Чечня, Дагестан, осетино-ингушский конфликт), отчасти затрагивал военные действия в Закавказье. Поэтому претендовать на эксперта по всем межнациональным конфликтам постсоветского пространства всё же не могу. Но, с моей точки зрения, влияние советского периода отечественной истории на их возникновение очень велико. Без сталинско-бериевской депортации вайнахов в 1944 году сепаратизм в республике в 1990-2000-е гг. едва ли мог набрать такой оборот, а осетино-ингушский конфликт осенью 1992 года был вызван решением союзных властей уже в хрущёвский период отнять у ингушей и передать осетинам спорный Пригородный район.

Другой, также важнейшей причиной всех этих конфликтов и гибели десятков тысяч людей, стал распад СССР в конце 1991 года. Ослабли государственные структуры, плюс исчез сдерживающий фактор в лице единого государства: начали воевать между собой Грузия и Абхазия, заметно активизировалось противостояние между армянами и азербайджанцами за Нагорный Карабах, а также войны в Южной Осетии и Приднестровье, произошла гражданская война в Таджикистане.

Свою роль сыграл и дореволюционный период: как ни крути, а Северный Кавказ всё же был в значительной степени завоёван военной силой, а не присоединился к Российской империи добровольно.

На мой взгляд, ещё одной важной причиной всех этих войн стал и фактор политики России. Сбрасывать его со счетов категорически нельзя. Несмотря на заметное экономическое ослабление в 1990-е гг., Москва всё же стремилась удержать под своим военно-политическим контролем постсоветское пространство, не будем забывать, что российские дипломаты и военные в той или иной форме участвовали в урегулировании всех вышеупомянутых конфликтов. Имели место и субъективные моменты вроде чрезмерной непредсказуемости первого президента РФ Бориса Ельцина, но их я бы не стал выставлять на первое место.

ИА «Новороссия»: В 2014 году для многих неожиданно новой горячей точкой на постсоветском пространстве стал Донбасс. Всякого рода украинские эксперты, особенно неонацистского толка, любят проводить параллели между Донбассом и Чечней. Якобы в Донбассе украинская армия восстанавливала власть точно также, как и российская армия в свое время в Чечне. Уместны ли, на ваш взгляд, подобные параллели? Чем, в первую очередь, отличаются эти два конфликта?

Д.Т.: Вы не первый, кто спрашивает меня об этом, в прошлом году на научной конференции в Иванове уже пришлось говорить об этом. Крайне сложный для однозначного ответа вопрос. В российском обществе также нет единой точки зрения на него. Как ни скажешь, рискуешь обидеть одну из сторон. Тем не менее, постараюсь на него ответить. Конечно, трагедия Донбасса 2014-2015гг. поражает масштабами, она затронула и глубинные территории России. В медицинском университете, где я преподаю гуманитарные дисциплины вот уже 9-й год, также есть студенты – выходцы из Луганска, покинувшие историческую родину и уехавшие в Россию от начавшейся войны. Беженцев из Донецка я сам видел на улицах нашего города летом 2014 года. Кадры оттуда очень напомнили те самые кавказские, из детства.

Если же сравнивать два этих горячих точки постсоветского пространства, то сразу возникает вопрос: Донбасс и какая из двух чеченских войн похожи друг на друга? На мой взгляд, в Чечне велись две различных войны. В 1994-1996гг. федеральный Центр официально восстанавливал конституционную законность в мятежной республике, а в 1999-2009гг., как опять же официально провозглашалось, вёл борьбу против международного терроризма. В этом отношении Чечня и Донбасс никак не могут быть близнецами-братьями, так как бойцы Новороссии – не террористы. Они не захватывали в заложники сотни и тысячи мирных жителей в больницах, театрах или школах, не взрывали жилых домов в Киеве или Львове или авиалайнеров небе Украины. На Донбассе не было и масштабной партизанской войны, в отличие от Чечни в 1990-е или в 2000-е гг. И потом, события на Донбассе – всё же радикальный ответ на смену власти в Киеве, на кровь, это неприятие новых центральных властей Украины в одном из её регионов. Амбиции же Чечни в начале 1990-х гг. далее Кавказского региона в целом не простирались, это не всероссийское, а национальное движение. В этом кардинальные отличия этих двух конфликтов.

Но всё же параллели между войнами в Чечне 1994-1996гг. и на Донбассе в 2014-2015гг. могут идти в несколько другом ракурсе: слабая центральная власть в стране с кризисной экономикой направляет абсолютно не готовую к серьёзной войне регулярную армию советского образца воевать против хорошо мотивированных и поддерживаемых значительным большинством местного населения вооружённых формирований. Эта армия давно не имела серьёзной боевой подготовки, её мотивация воевать стремилась к нулю, отсюда и итоговое военное поражение, и крайняя неточность огня артиллерии, ударов с воздуха, в целом очень неуверенные и зачастую неумелые действия. При этом возможности мирного диалога ни в 1994 году в Чечне, ни в 2014 году на Донбассе не были исчерпаны полностью. Есть очень интересный, но одновременно страшный источник о событиях в Чечне – «Дневник Полины Жеребцовой». Он написан моей ровесницей, русской девочкой из Грозного, издан на многих языках мира, поставлен в театрах и в целом, читая его осенью 2014 года, я находил визуальные черты сходства с тем, что происходило в те дни, скажем, в Донецке.

ИА «Новороссия»: Насколько решающим в появлении горячих национальных конфликтах, будь то Чечня, либо Донбасс, было влияние внешних сил?

Д.Т.: Любое потрясение в жизни государства (революция, гражданская война и т.д.) всегда вызывается глубокими внутренними причинами, а внешние – второстепенны. Я полагаю, что в случае с событиями на Донбассе степень этого влияния должны определить будущие поколения историков из разных стран. Будучи лишь сторонним наблюдателем, могу только предположить, что оно однозначно присутствует. Что же до Чечни, то в войнах на её территории однозначно участвовали иностранцы, в том числе нацисты из Украины типа приснопамятного Сашка Билого. Вообще, как утверждали российские генералы, в первой чеченской войне на стороне сепаратистов сражались боевики из 15, а во второй – из 52 иностранных государств. Вопрос об их количестве тоже остаётся очень спорным, побывавшие в Чечне зарубежные и российские журналисты и политологи (А. Ливен, А. Малашенко, Д. Тренин, А. Игнатенко и др.) полагают, что число иностранцев в рядах чеченских отрядов в 1994-1996гг. не превышало 1-2 % от их общей численности. Считать Джохара Дудаева и его окружение банальными марионетками «мировой закулисы», как о том утверждал чеченский оппозиционер Ахмед Келиматов, было бы явным преувеличением. Очевидно, во время второй войны роль и влияние арабских религиозных фундаменталистов возросли, но насколько серьёзно сказать пока не представляется возможным. Во всяком случае, именно ликвидация отечественными спецслужбами Аслана Масхадова и Шамиля Басаева, а не саудовца Хаттаба, привели к перелому в противостоянии в пользу Центра и лояльной ему местной администрации.

ИА «Новороссия»: Как вы видите будущее республик Донбасса?

Д.Т.: Этот вопрос, скорее, для специалиста по геополитике, а не новейшей отечественной истории, однако предположу, что в ближайшее время их положение принципиально не поменяется. Киев не признает их независимости, но и крупномасштабное военное обострение на Донбассе представляется крайне маловероятным. Оно невыгодно Украине и едва ли завершится её военной победой по образцу Хорватии и Сербской Краины весны-лета 1995 года. Признание суверенитета ДНР и ЛНР со стороны Москвы также едва ли достижимо в ближайшей перспективе, так как чревато дальнейшей конфронтацией со странами Запада.

ИА «Новороссия»: Недавно президент России Владимир Путин, говоря о ситуации на Украине, заявил, что русские земли Причерноморья были в свое время искусственно присоединены к УССР, а последствия недальновидной национальной политики большевиков мы расхлебываем сегодня. Что, по-вашему, ждет Украину и есть ли перспектива возвращения исторических Новороссии и Малороссии в состав России?

Д.Т.: Я не оптимист в том, что касается российско-украинских отношений в ближайшее время. Есть ощущение, что среди украинского политического истеблишмента нет влиятельных пророссийских сил. Почему – это уже другой вопрос. За почти три десятилетия постсоветской независимости выросли уже целые поколения украинцев. Для молодёжи Россия – это уже другое государство, а совместная память о жизни в Советском Союзе отсутствует. Не стоит забывать и о заметных политических различиях между жителями разных регионов Украины. В силу этого обозначенная вами перспектива выглядит чем-то утопическим.

ИА «Новороссия»: Ситуация с Белоруссией тоже довольно сложная. Что мешает реальной интеграции, почему проект Союзного государства так медленно реализуется?

Д.Т.: В целом, признаю, я не самый большой специалист по истории Белоруссии, не могу сказать, что она занимает моё внимание и на современном этапе. Однако, с моей точки зрения, проект Союзного государства изначально был больше PR-проектом для обеих сторон, его подписавших. Это лишь во многом декларация, не более. Напомню, что Республика Беларусь не признала независимости Абхазии и Южной Осетии в 2008 году, а также по-прежнему признаёт Крым территорией Украины. Идеи пресловутого «Русского мира» явно вызывают в Минске скепсис, причём как у официальных властей, так и у оппозиции. Опять же, с 1991 года выросли поколения людей, знающих лишь независимую Беларусь. Полагаю, что и в ближайшее время ничего не изменится: объединение двух государств возможно, скорее, как вхождение Белоруссии в состав России, а на полный отказ от государственной независимости Минск не пойдёт.

ИА «Новороссия»: Как вы оцениваете нынешнюю национальную политику в России, удалось ли избавиться от каких-либо ошибок «ельцинского» периода?

Д.Т.: Историки не должны давать преждевременных оценок той или иной эпохе, которая ещё не закончилась, а до завершения путинского периода истории России в XXI веке ещё достаточно долго. Можно говорить об исправлении ряда крайностей рубежа 1980-1990-х гг., однако социологические опросы 2013 года говорят о том, что лишь у четверти молодых чеченцев и у трети молодых ингушей Россия соотносилась с понятием Родина. А опрос среди студентов Ростова-на-Дону весной 2015 года показал, что довольно значительная часть респондентов соглашалась с националистическими лозунгами. С таким явлением, как ксенофобия в 2000-е и в 2010-е гг. косвенно сталкивался и я в своей педагогической практике в заведениях среднего и высшего профессионального образования. По всей видимости, до достижения полной толерантности и взаимопонимания в нашей стране ещё достаточно далеко.

ИА «Новороссия»: Есть ли будущее у Евразийского Союза, сможет ли Россия предложить новый большой интеграционный проект постсоветского пространства? 

Д.Т.: В моём понимании, этот Союз точно просуществует при сохранении у власти действующей генерации политиков, а вот что будет дальше – очень трудно сказать. Многое будет зависеть от развития и в целом состояния российской экономики, и того, насколько привлекательна с различных точек зрения как возможный партнёр будет наша страна. Пока же, если говорить о бывших республиках СССР, можно сказать, что Прибалтика уже давно входит в блок НАТО и Евросоюз, Украина – без комментариев, Грузия также давно ориентирована на Запад, такого рода силы есть в Молдавии, а в Центральной Азии усиливается влияние Китая. Роль и значение русскоязычной диаспоры и русской культуры там падает, многие студенты из этого региона достаточно скверно говорят по-русски. В силу этого перспектива предложения нового большого проекта постсоветского пространства выглядит довольно сомнительной.

Беседовал Тихон Гончаров.