Станислав Смагин: И ста лет не прошло

2018 — год столетия начала русской Гражданской войны — уже в первых своих числах отмечен новым крутым поворотом гражданской войны в Сирии. Точнее, уже не гражданской, а регионально-многосоставной. Судите сами. Турция, считающаяся с недавних пор чуть ли не союзником РФ в рамках оси Анкара-Москва-Тегеран, начинает военную операцию против считающихся дружественными РФ курдов из анклава Африн. Этот анклав считается территорией союзной РФ Сирии, и тут сразу два нюанса. Первый — сами афринские курды относятся к Сирии примерно, как Донецк и Луганск к Киеву, а Сирия на самом деле РФ никакая не союзница, как неоднократно заверяли российские официальные лица. Точнее, союзница как государство, но не как режим Асада, и таланту российской дипломатии в деле различения этих двух сущностей можно лишь позавидовать.

Сирийская центральная власть, фактически Африн не контролирующая, тем нем менее назвала турецкую операцию агрессией против себя. РФ же, вне зависимости от формальной и фактической принадлежности Африна державшая его под своей опекой, и имевшая там подразделения военных полицейских, спешно вывела их, хотя сначала устами главы МИД Лаврова опровергла этот факт. Первый зампред комитета по обороне и безопасности Совета Федерации Клинцевич заявил, что в возможные боестолкновения полусоюзной Турции и как бы союзной Сирии РФ вмешиваться не будет, так как российско-сирийскими договоренностями это не предусмотрено. Добавлю, что Москва и Анкара дружат-враждуют в Турции в первую очередь не ради официально декларируемых целей, а за право навязать другу-врагу свое видение прокладки «Турецкий поток».

От всех этих хитросплетений мозг способен закипеть, а мелкая демоническая сущность сломать нижнюю конечность. Как, впрочем, и от ближневосточной политики в целом, да и от российской дипломатии тоже. Но в этой заметке я не ставлю цель в очередной раз раскритиковать российский управляющий класс и ведомство г-на Лаврова. И упоминание юбилея русской Гражданской тоже не просто так. Происходящее в Сирии, как, кстати, и на Украине, и в Донбассе, очень похоже на то, что происходило сто лет назад на осколках Российской империи, включая нынешние территории РФ, Украины и Донбасса.

До сих пор дебатируется вопросом, имела ли место антибольшевистская интервенция Антанты и вообще ее звериная ненависть к молодой Республике Советов вкупе со страстным желанием задушить оную? Сторонники исторической правоты утверждают, что да, противники — что нет. И те, и те в своих упрощениях неправы.

Сам по себе переворот 25 октября, если говорить о внутриполитической и идеологической его ипостаси, каким-то сверхвызовом для Антанты, уже знавшей министров-социалистов (Мильеран, Вандервельде), не стал. Не стали причиной повышенного негатива и особенности новой власти вроде отрицательного отношения к религии и Церкви — поначалу в бурную практическую деятельность и репрессии оно не выливалось, а декларациями и законодательными ограничениями после французской антиклерикальной кампании рубежа веков удивить кого-то в Западной Европе было сложно. Премьер-министр Франции, знаменитый Жорж Клемансо, своим неистовым атеизмом даже превосходил В.И.Ленина. Ленин, как известно, проявил конформизм, легализовав брак с Крупской церковным венчанием. Клемансо же в молодости полюбил американку Мэри Палмер. Однако вырастивший и воспитавший ее дядя соглашался на брак лишь при условии, что молодые повенчаются. Клемансо сказал, что девушке придется выбирать между ним и Богом, и Мэри предпочла Всевышнему дерзкого француза. А когда 17 ноября 1918 года в Соборе Парижской Богоматери проходила торжественная служба по случаю победы в Первой мировой войне, Клемансо запретил своим министрам ее посещать.

Но в октябре 1917-го до этой победы оставался еще долгий год, она отнюдь не выглядела очевидной, и именно нежелание большевиков участвовать в ее достижении вкупе с отказом выплаты царских долгов и оказался основной причиной неприязни Антанты. Более того, эта неприязнь распространялась не только на большевиков, но и на все русское. «На улицах Парижа невозможно было говорить по-русски — били», — писал о тех днях А. Н. Толстой в своей «Рукописи, найденной под кроватью». Били, как можно понять, не уточняя, поддерживает избиваемый новую петроградскую власть либо осуждает.

Соответственно, в моменты колебаний большевиков и их внутрипартийных распрей по поводу заключения сепаратного мира с Германией и ее союзниками, Антанта моментально начинала заигрывания и дипломатические маневры. Известно признание Ленина: «Когда хищники германского империализма в феврале 1918 года повели свои войска против безоружной, демобилизовавшей свою армию России, доверившейся междуна­родной солидарности пролетариата раньше, чем вполне созрела международная рево­люция, тогда я нисколько не колебался вступить в известное «соглашение» с француз­скими монархистами. Французский капитан Садуль, на словах сочувствовавший боль­шевикам, на деле служивший верой и правдой французскому империализму, привел ко мне французского офицера де Люберсака. «Я монархист, моя единственная цель — по­ражение Германии», — заявил мне де Люберсак. Это само собою, ответил я (cela va sans dire). Это нисколько не помешало мне «согласиться» с де Люберсаком насчет ус­луг, которые желали оказать нам специалисты подрывного дела, французские офицеры, для взрыва железнодорожных путей в интересах помехи нашествию немцев. Это было образцом «соглашения», которое одобрит всякий сознательный рабочий, соглашения в интересах социализма. Мы жали друг другу руки с французским монархистом, зная, что каждый из нас охотно повесил бы своего «партнера». Но наши интересы на время совпадали».

Особой же широтой взглядов и прагматическим подходом к большевикам отличались США, в принципе являющиеся мировым лидером по прагматизму. На пике советско-американской разрядки 1970-х известный историк Рафаил Ганелин выпустил до сих пор не совсем потерявшую актуальность книгу «Советско-американские отношения в конце 1917-начале 1918». В ней он, при соблюдении необходимых условностей и правил игры того времени, ярко показал деловые доброжелательные контакты Вашингтона и Советской России на первом послереволюционном этапе. Яркий пример — эпизод съезда Советов, на котором решался вопрос о ратификации Брестского мира. Ленин в кульминационный момент прений подозвал американского диппредставителя Робинса и спросил, не поступало ли от американского правительства подтверждения, что в случае отказа от договора с немцами большевикам предоставят необходимую для продолжения войны помощь. Робинс дал отрицательный ответ, и Ленин пообещал немедленно склонить делегатов к ратификации, что в итоге и произошло. Ганелин, описав эту сцену, тут же пытается убедить читателя в сугубой протокольности ленинского вопроса и настрое Владимира Ильича на ратификацию вне зависимости от позиции Вашингтона, но объяснения получаются менее убедительными, чем само объясняемое без комментариев.

И в дальнейшем США, как и другие страны Антанты, предпринимали меры по взаимодействию с большевиками, достаточно вспомнить российскую миссию американского дипломата Буллита. Как все это сочеталось с материально-технической и отчасти военной помощью «белым», яростной антибольшевистской риторикой Клемансо и Черчилля, внутриполитическими акциями вроде работы комиссии сенатора Овермэна по расследованию большевистской деятельности в США?

Ответ заключается в том, что гражданская война в России была неким прообразом современных постмодернистских и прокси-войн. Например, спутанностью и противоречивостью ролей она очень напоминает украинско-донбасский конфликт, где РФ выступает вроде бы противником Украины, но одновременно — ее главным спонсором, спасителем в 2014 году и пристанищем многочисленных украинских политологов и экспертов, бьющих врага малой словесной кровью на его же территории. Соответственно, по отношению к республикам Донбасса РФ, с одной стороны, спаситель и покровитель, а с другой — ее покровительство имеет крайне жесткий и циничный характер, с поставленной целью в том или ином формате вернуть Донбасс в состав Украины, что явно противоречит воле подавляющего большинства местного населения.

Вполне просматриваются и параллели с конфликтом в Сирии, где местные силы и мировые и региональные державы воюют друг с другом практически в режиме «все против всех», создавая совершенно ситуативные коалиции, чей состав меняется порой в течение нескольких дней. Даже наиболее несистемный игрок, ИГИЛ (запрещено на территории РФ), прямо или опосредованно обязанный своим появлением ближневосточной политике Запада, в итоге время от времени с той или иной степенью невольности оказывается соучастником кого-то из игроков системных. При этом в рамках своей официальной цели, то есть построения «всемирного халифата», ИГИЛ не отказывается от разрушения этих игроков у них же дома и даже по мере сил работает над осуществлением задуманного. Это, кстати, и ответ на вопрос о сочетании американского взаимодействия с большевиками и антибольшевистской кампании в самих Штатах: большевики, наиболее несистемная сила русской гражданской войны, то теснимые Западом на собственной территории, то конструктивно взаимодействующие с ним, одновременно не отказывались от идейно-геополитической экспансии и стремились уязвить Запад в его логове.

Итожа тему параллелей между гражданской войной в России и конфликтом в Сирии и, шире, на Ближнем Востоке, можно сказать, что в обоих случаях внешние геополитические субъекты придерживались  принципа ситуативного целеполагания и такого же подхода к определению друзей и врагов, относились к местным прокси сугубо как к пушечному мясу, а по-настоящему стремились исключительно к фрагментации и хаотизации единого цивилизационно-геополитического пространства в своих эгоистических интересах и ущемлению интересов конкурентов (можно вспомнить, как во время нашей Гражданской американцев на Дальнем Востоке в основном интересовало противостояние не «красной угрозе», а формальным союзникам по ПМВ японцам, чем большевики и созданная ими Дальневосточная республика успешно пользовались). Со словами Черчилля «не мы сражались за белое дело, а белые — за наше» наверняка согласятся, пусть и про себя, все внешние участники сирийской драмы. Украинско-донбасской, кстати, тоже.

Но для властей РФ это вовсе не повод порадоваться своему деловитому цинизму и умению играть чужими судьбами, в том числе единокровных братьев. Как и сто лет назад, мир находится в состоянии глубокого геополитического и геоэкономического кризиса, только уже на принципиально иной стадии военных, информационных, социальных и иных технологий. Но как тогда, так и сейчас почти для всех тузов, королей и даже валетов большой мировой игры историческая Россия и православная цивилизация — лакомый кусок и принципиальный соперник. Это у ЕС с США, США с Турцией и Турции с ЕС может быть братский спор брюсселян между собой. Россия — другое дело, она, наоборот, оптимальный предмет консенсуса по всем спорам окружающих ее хищников. Поэтому обольщаться мнимой субъектностью РФ в украинско-донбасском и сирийском вопросе не приходится. В конечном счете она все равно объект. Неизвестно, правда, насколько это волнует ее управляющий класс, живущий по принципу Скарлетт О’Хара «об этом я подумаю завтра».

Станислав Смагин, заместитель главного редактора ИА «Новороссия»